В последнем письме дочь спрашивала, на что похожа Московская Русь, почти никому в его родной Италии неведомая, притягательная и странная. Джироламо задумался. Действительно, на что? Стал вспоминать, как во время его путешествия та Европа, которую он знал: каменная, с неприступными городами и высокими замками – сменилась постепенно плоской, без конца, без края равниной с небольшими, с трудом отвоеванными у природы полями и дремучими, непроходимыми лесами, в которых непривычному путнику было легко заблудиться. Страна была населена редко и скудно. Городишки маленькие, деревянные, напоминавшие больше непомерно разросшиеся села, где каждый жил своей усадьбой. Поселения эти казались беззащитными, как и вся огромная, раскинувшаяся вдоль и поперек страна. Не было привычных крепостей, а земляные валы и деревянные стены… от кого они могли защитить? Какую осаду выдержать? Упала искра, и нет города, одна куча пепла. Но удивляли люди, привычный ко всему народ, для которого невозможное казалось возможным, который, поохав да поахав, отстраивал за одно лето только исчезнувшую слободу, обживался, радовался самой незначительной радости и упрямо, год за годом, отодвигал границы и без того немереного государства. Жил бедно, скудно, богатыми были только великокняжеские палаты да усадьбы нескольких видных дружинников, бояр, да и тем было далеко до высоких, соперничавших с небом каменных замков и церквей той Европы, к которой привыкла Фортуната.
Москва, как и вся Русь, была странной, беспрестанно меняющейся и непонятной. Стоило путешественнику увидеть издали Москву, его поражало великолепие града. Особенно летом, когда среди обильной зелени садов вырастали золотые купола и белые стены церквей. Подъезжал усталый путник к сказочному граду, и все рассыпалось, как мираж. Чудесный град Китеж исчезал, пропадал на дне морском, и на его месте постепенно вырастали разбросанные как попало маленькие домишки со слюдяными оконцами, огородами и пустырями, на которых копались в грязи полутощие свиньи и облезлые козы. Церкви вблизи не казались уже такими красивыми. Они были маленькими, приземистыми, и только золото куполов также сияло в синем небе, словно вознося безмолвную молитву суровому небу. Улицы были широкими и неухоженными. Кое-где показывались, правда, дощатые тротуары, но там, где они кончались, путь свой приходилось продолжать по жирной, радостно чавкающей грязи. Только зимой и летом, в самую сушь, отдыхал непривычный путешественник. Джироламо снова отложил перо и задумался. В глубине души его не оставляли сомнения, удастся ли ему выполнить поручение Лоренцо или нет. Нет, он не имел права на колебания, ему должно, просто обязано было повезти, не зря ведь он назвал единственную дочь в честь капризной богини случая. «Фортуна помогает смелым, – повторил он про себя, словно заклинание, – Fortes fortuna adiuvat!»
Огляделся вокруг. Его гостеприимные хозяева на облагораживание его покоев не поскупились. Плюсом было и то, что усадьба стояла в стороне от Кремля. Беклемишевы, хоть и не относились к Софьиным сторонникам, но поддерживали мудрый в таких случаях нейтралитет. Поэтому и Софьиного гостя встретили с распростертыми объятиями и отвели иноземцу лучший терем усадьбы. Поставлен он был в верхней связи боярских хором, в пол-яруса выше главной залы. Так иноземцу было спокойнее и от домовой суеты подальше. Все было выметено и выскоблено, два окна венецианского стекла блистали чистотой, лавки были застелены лучшими медвежьми шкурами, на полу – персидский ковер, в красном углу – икона Богоматери в серебряном окладе. А из окон терема такой вид открывался, что дух захватывало: белокаменный Кремль с церквями и Москва-река, как на ладони!
Нет, Москва вовсе не была тем страшным и диким краем, которым иногда представляли его в Италии. Он даже пожалел, что не взял с собой Фортунату, а она ведь его так уговаривала. Бедная девочка, всю жизнь мечтала путешествовать… Ей бы родиться мужчиной, но на все воля Божья. Да и приняли его в Москве на самом деле хорошо, и уже через пару месяцев он окончательно освоился. Помогло и то, что он великолепно знал болгарский язык. От него до русского оказался один шаг, и уже через три месяца итальянец понимал окружающих и начал уже более-менее сносно изъясняться сам.
Вспомнил он и свою первую встречу с Софьей. Палата, отведенная ей для приема, была значительно меньше тронного зала Великого князя. Княгиня сидела на специально изготовленном для нее помосте с похожим на трон стулом с высокой узорчатой спинкой и изящно изогнутыми подлокотниками. Она была невысокого роста, глубокого синего цвета атласный летник с воротом и вошвами золотого шитья удачно подчеркивал удивительно белую кожу государыни и ее огромные серо-голубые глаза. Надо признаться, что просторное, широкое русское платье как нельзя лучше подходило Софье, скрывая ее излишнюю полноту. Если в Италии с легкой руки придворного поэта Медичи, Луиджи Пульчи, ее называли толстухой, то московитянам она пришлась вполне по вкусу.
Чем больше Джироламо узнавал Софью, тем больше восхищался ею. Она была потрясающе, дьвольски умна. Казалось, вся знаменитая византийская хитрость, изворотливость, умение скрывать свои намерения, плести дворцовые интриги и, главное, отточенное веками искусство коварства воплотились в последней наследнице престола тысячелетней империи. Даже за потугами своих врагов она наблюдала спокойно, играя то роль покорной жены, то величавой нездешней королевы, то приветливой и радушной хозяйки, то легкомысленной болтушки, то богобоязненной и смиренной православной. Можно было только восхищаться ее потрясающим талантом актрисы. Хотя иногда это умение Софьи вживаться в любой, самый неожиданный образ пугало. Каким бы ни было расположение сил, Джироламо был уверен в одном: силы привыкших к почету, извечному порядку и устоявшимся обычаям бояр и иноземки были неравными. Роковой отсчет времени начался ровно с того момента, когда в Ватикане решено было выдать замуж византийскую наследницу за князя такой далекой Московии.
К просьбе Медичи Софья отнеслась благосклонно. Конечно, ей польстило, что сам Лоренцо Великолепный, правитель Флоренции, просит московскую великую княгиню о помощи и готов выкупить несколько книг из ее коллекции за любую запрошенную ею плату. Кроме того, его человек, Джироламо Альберони, может оказаться чрезвычайно полезным. Софья подробно распросила Джироламо, особенно ее интересовало, насколько разбирается придворный аптекарь и алхимик Медичи в ядах и противоядиях. Свой интерес объявила тем, что боится за собственную жизнь и за жизнь своих детей. Она не забыла участь, постигшую первую жену Ивана Третьего. Мария Борисовна была отравлена, и виновников, как и полагается, не нашли. Поэтому Джироламо был допущен в святая святых: подвалы, где в окованных железом сундуках Софья хранила свои книги. Такие предосторожности были не случайными. Во-первых, ценность этой единственной, оставшейся от тысячелетней империи библиотеки была огромной, а во-вторых, хоть в подвалах и было сыро, но по крайней мере, книгам не угрожали регулярно вспыхивавшие в Москве пожары. Теперь ему оставалось только искать.
* * *
Пока Джироламо размышлял над письмом к дочери, Зоя Палеолог сидела в специально отведенной для великой княгини зале и выслушивала доклад дьяка Владимира Гусева. Дьяк был одним из немногих московитов, которых наградила она своим доверием. Времена были неспокойными. На западе литовский князь Казимир в который раз собирал войско, на северо-западе мир с Ливонией и Швецией худо-бедно, но все-таки держался. Ладно хоть на юге надежный союзник: Крымское ханство. Но больше всего дальновидную принцессу волновали тучи, сгущавшиеся над ее собственной головой. Конечно, к нависшему над ней дамоклову мечу она привыкла с детства. Но с момента воцарения в Москве меч этот настолько опасно приблизился к ее макушке, что даже впитавшей с молоком матери все дворцовые козни и интриги византийской наследнице иногда становилось не по себе. Хотя вначале все обещало быть более безоблачным. Софья сразу прекрасно разобралась в распределении сил в Московском княжестве. Почти вся земля в государстве принадлежала Великому князю, бояре же и другие удельные князья только кичились родовитостью. По привычке удерживали за собой прозвания, от прежних своих княжеств заимствованные, да только власти, богатства и опоры никакой у них не было. Не было в Московском княжестве ни свободных городов, ни укрепленных замков, в которых знатные люди могли бы жить независимо от Великого князя. Да и все уделы дедовские раздробились после бесконечного деления между всеми сыновьями да внуками, а часть и вовсе была отдана монастырям на помин души. Так из поколения в поколение привыкли жить и кормиться за счет Великого князя, даже в деревеньки свои наведывались настолько изредка, что дворня не узнавала собственных господ. В таких условиях не только бояре, но и удельные князья никакой реальной властью не обладали.