Мысль, что Женю похитили незримые и вездесущие погорельцы, возникла мгновенно, как он вспомнил исчезнувший вчера купальник, а потом ясно слышимые шорохи в кедровнике. Кто-то выслеживал, подкрадывался, наблюдал и вот выбрал момент…
Он бросился вниз, к разливам — бочка с бензином оказалась на месте, после чего еще раз осмотрел палатку. И тут обнаружил, что нет рюкзака Жени, который лежал у нее в изголовье вместо подушки, и тех вещей, которые она вынимала, — спортивного костюма и мужской рубашки, в которой она бегала утром умываться.
Лишь дважды обежав весь стан, он сообразил, чего еще не хватало, что пропало вместе с отроковицей: клад — все книги и медное литье.
Рассохин хоть и не застал времени, когда исчезла геолог Галина Притворова и повариха с Сухозаломской россыпи, но по горло наслушался историй, версий и предположений от очевидцев и участников тех событий. После этого случая в партии женщины не пропадали, и ходили только страшилки о кержаках из толка погорельцев, чтобы запугивать и делать сговорчивыми отроковиц-практиканток. Стас хоть и опасался чего-то подобного, но как-то отвлеченно, как опасаются собственной смерти и все-таки живут. Казалось, этого с Женей произойти не может, потому что он рядом, владеет способностью предчувствовать опасность и может ее предотвратить…
Уняв первую панику, он еще раз тщательно осмотрел стан, следы, прошел по ним несколько метров и потерял: Женя далее уходила или добровольно, не сопротивляясь, или ее понесли, причем в том направлении, где он вчера охотился за «глухарем», то есть вверх по речке. Все окрестности месторождения он знал наизусть, маршрутил здесь полтора полевых сезона, поэтому сунул под палатку полевую сумку, взял только револьвер и побежал по берегу. В густом хвойнике было темновато, вечернее зарево освещало лишь верхушки крон — подходил тот сумеречный час, когда очертания всех предметов делались обманчивыми, колеблющимися, создавая иллюзию движения. Вместе с этим и мысли становились какими-то мерцающими, неясными, ничем не подкрепленными. А с чего бы иначе вдруг подумалось, что Женя пошла искать это самое потаенное, заветное место? Пока он шлиховал на участке?.. Пошла и по неопытности заплутала, а с собой ни карты, ни компаса, ни местности не знает…
Звать надо! Кричать, стрелять!..
И закричал бы, но вовремя вспомнил о пропавшем кладе. Его она уж точно с собой не понесла бы…
Книги и прочие религиозные причиндалы могли взять только кержаки. Возможно, они и охотились за ними, например узнали, что геологи станут делать вскрышу и разработку россыпи, пришли, чтобы выкопать, отследили, как они с Женей открыли бочку, потом улучили момент и похитили, а заодно прихватили и отроковицу…
Нет, пожалуй, наоборот, попутно взяли книги, а цель была — женщина. Потому вчера пропал купальник…
Он бежал с остановками — прислушивался, рассматривал неясные предметы впереди и землю, но кругом был пухлый подстил, как вода, не сохраняющий следов. Единственная мысль, которая теперь утешала: далеко не уйдут! Клад весит под сорок килограммов вместе с литьем, отроковица еще на двадцать пять больше. Одному не унести, значит, погорельцев не меньше двух, и то бежать с таким грузом, да еще живым, умеющим постоять за себя, долго невозможно. Пойдут шагом, значит — можно догнать!
А Женя будет сопротивляться, ибо не терпит никакого насилия.
Примерно через километр Рассохин наткнулся на ложок, по которому бежал ручей, а по северному склону еще лежал глубокий и разопревший от тепла снег. Если он идет в правильном направлении, то похитители непременно где-нибудь пересекут эту контрольно-следовую полосу! Он резко повернул, побежал вдоль лога и через полтораста метров увидел цепочку глубоких ям, перерезающих снег чуть наискось. Отпечатки обуви еще не успели оплыть, были довольно четкими, но какими-то бесформенными, как от растоптанных валенок. Определить, сколько прошло человек, тоже оказалось невозможно, однако точно не один, и шли по-волчьи, ступая след в след. Скорее всего, обуты были в кожаные бродни, которые еще до сих пор носят охотники, причем и зимой, надевая внутрь снятые чулком шкурки щенков. Нога не мерзнет, и ходить на мягкой подошве можно неслышно…
Кроме кержаков да геологов на Карагаче больше никто не охотится.
Сразу за логом следы терялись, хотя на другой его стороне пошел смешанный лес, усыпанный палой и влажной листвой. Будь это днем, что-то можно было найти, но уже смеркалось, подступала хоть и белая, однако ночь, и потому Рассохин побежал наугад, ориентируясь по тому направлению, как погорельцы форсировали снежную полосу.
— только бы у них не было лодки, — вслух подумал он.
И через несколько минут выскочил на берег весеннего речного разлива, отороченного болотным кустарником на высоких кочках. Пока еще хватало призрачного, дрожащего света, отраженного водой, прошел в одну сторону, затем в другую и наткнулся на свежие следы бродней, оставленные на раскисшей почве.
Кержаков было двое, и пришли они на двух обласах, которые вытаскивали на отмель между кустов, а потом сталкивали уже с грузом, и совсем недавно, может, всего час назад. И эти следы делали реальными не только похищение и похитителей, но и строй мыслей, по крайней мере от паники уже ничего не осталось. Рассохин повернул обратно, на стан, теперь напрямую, вдоль разливов. Сейчас все зависело от скорости: на обласах против течения они тоже далеко не оторвутся, и если бы днем, то догнать их на дюральке под «Вихрем» — дело одного часа. Конечно, ночью, услышав вой мотора, они могут уйти в пойму и затаиться в залитых кустах, но в семнадцати километрах выше был залом, где можно их настигнуть. Берега высокие, погорельцам придется обтаскиваться — там и потеряют нужных ему полчаса.
И ведь есть еще богиня Удача!
Прибежав на стан, он с тайной надеждой заглянул в палатку, нащупал фонарик и посветил — чуда не случилось. Поднял расческу Жени и обнаружил волосы на зубьях — они еще пахли отроковицей… или так показалось? Завернул в пробный мешочек, сунул себе в карман, прихватил полевую сумку с картами и помчался к лодке.
На воде было светлее, розоватое небо отражалось в речке, в залитой узкой пойме, и это добавляло уверенности. Рассохин гнал моторку на полном газу, едва вписываясь в крутые повороты. Скоро отметил место на берегу, откуда отчалились обласа, револьвер вынул из кармана и положил рядом, чтоб был под рукой, в другую взял фонарик, опробовал — плохо, слишком белая ночь, чтобы лучом пробивать пойму. А материковая терраса и вовсе кажется непроглядной…
Он ждал появления обласов на реке за каждым поворотом и по мере приближения залома испытывал страсть гончего пса — непроизвольный, яростный стон походил на скулеж. Несколько раз мотор выбрасывало из воды топляком, но шпонка винта оставалась целой, и это подсказывало — будет удача! За одним из поворотов он узрел на темной, как старое серебряное зеркало, реке нечто, напоминающее облас. Почудилось даже, он движется в крест течению — будто удирает в затопленную пойму, но это оказалось толстое кедровое бревно, потерянное зимой лесорубами. Свежий желтый спил напоминал лунное отражение…