— Нас ищут. Я ощущаю дрожь Веера.
Сухов тоже чувствовал вибрацию Шаданакара, поэтому промолчал. Когда темпорал, разрушив «лестницу» Шаданакара, превратился в живое существо, обладающее свободой выбора и волей, долгое время все те, кто пользовался системой хроносдвига — игвы, раругги, хаббардианцы, наблюдатели, исполнители разного ранга, да и сами демономаги, — пребывали в шоке, потеряв вдруг возможность свободного передвижения по Вееру, а также связи с другими хронами. Однако мощный конструкторский потенциал, которым обладали цивилизации, подчиненные игвам, был в конце концов задействован, чтобы решить проблему масс-транспортировки. К моменту похищения Ксении из Гашшарвы демономаги еще не закончили разработку своего собственного темпорала, зато успели создать пси-хронолокаторы, способные засечь по «дрожи» Веера координаты продавливания потенциальных барьеров магами или машинами типа жругров. Поэтому при переходе надо было страховаться, зондировать хрон, хотя транслокация и отнимала уйму энергии.
— Да, наделали мы с тобой шороху, приятель, — пробормотал Никита. Слабо улыбнулся, поймав ответный пси-импульс Дадхикравана, смысл которого укладывался в слегка перефразированный стих Некрасова: «Дураков не убавили в Веере, но на умных тоску навели».
— Даже Люцифер, создатель твой, не допер бы до такого.
«Мне нравится жить, как живете вы, люди. Теперь у меня двое создателей: Люцифер и Вы, Посланник».
— Тогда трогаем дальше… сынок… конек-горбунок.
Дадхикраван излучил согласие пополам с недоумением — юмор он понимал не всегда — и перешел в состояние закона, диктующего волю данному слою Веера. Невидимая, не ощущаемая и не фиксируемая никем стена потенциального энергоинформационного барьера, разделяющего хроны, послушно протаяла под напором извне или изнутри — смотря как посмотреть, — вобрала в себя два суперпакета информации и выплюнула их в соседнем хроне, время в котором текло «под другим углом». И еще раз, и еще, и еще…
Мир, в котором «правил бал» маг-творец, близкий по психофизическим данным Никите и его друзьям, почти венчал правое крыло лестницы Шаданакара, то есть по развитию располагался в конце эволюционной кривой. Существа, освоившие его и подвергнувшие перестройке в соответствии со своими замыслами, начинали свой путь на одной из планет, близкой по параметрам Земле. Именно на ней и остановились Дадхикраван и Сухов, магические радары которых однозначно указали на присутствие в хроне — и на планете — сил, которые могли быть идентифицированы только как кучности магического поля. Иными словами, здесь жили те самые творцы высоких технологий и обладатели знаний, деятельность которых, по словам Кларка, неотличима от деятельности магов.
Помня отказ одного из таких магов — лемура Итангейи, Никита решил не сразу предлагать хозяевам участие в проекте «ограничения Люцифера», а сначала посмотреть и почувствовать, чем они дышат и о чем мечтают, однако ему не дали времени на анализ местной жизни, пусть и не с целью интриги или недобрых намерений. Ибо мир, куда они попали, был миром разумных насекомых. А именно — пчел.
Конечно, прокол хронобарьера мог забросить их в любую область следующего хрона, в том числе в космос, в недра звезды или планеты, в газовую туманность и прочее, но Дадхикраван, во-первых, тоже владел транслокацией, а во-вторых, помнил, где были установлены когда-то его «нервные узлы» — станции хроносдвига. Эту планету, напоминающую райский сад, что издали, что вблизи, он помнил тоже и высадил наездника — Сухова — на опушке леса, опоясывающего долину с одним из городов, построенных пчелами.
— Кислород! — недоверчиво сказал Никита, втянув носом воздух. — Кислородно-азотная атмосфера! Нормально! А запахи — с ума сойти можно!
— Лично для вас, — меланхолически заметил Дадхикраван. — В мои времена здесь был другой состав газов. Видимо, те, кто живет здесь, знали о нашем появлении и соответственно подготовились.
— Но тебе ведь атмосфера не нужна никакая.
— А я и не играю главную роль, я конь, вы всадник, да к тому же еще не простой — Посланник, посвященный Пути. Каждый маг почтет за честь принять такого гостя у себя дома.
Никита вспомнил, как «встретили» Посланника на Земле, передернул плечами и забыл обо всем, завороженный пейзажем.
Лес, у стены которого они вылупились из «струны» хроносдвига, лесом назвать было трудно, скорее гигантским цветником. Его деревья по сути были цветами всевозможных форм и расцветок, красота которых не поддавалась описанию. Лес этот изливал музыку запахов, переливался всеми цветами радуги, пел и светился. Смотреть на него не отрываясь, получая никогда не испытанное наслаждение, можно было долгое время.
Голова закружилась. Сухов отвел глаза, прошептал:
— Наркоэстетика!
Дадхикраван, который не испытывал подобного экстаза, выдал пси-импульс, переводимый как пожимание плечами.
— Странно, что на вас, людей, так действует простое визуальное наблюдение. Предназначение всех этих форм и радуг сугубо утилитарное — привлечь внимание насекомых для опыления цветов.
Никита улыбнулся.
— А вот тут, дружище, позволь с тобой не согласиться. В чем, в чем, а в созерцании красот есть особый смысл, неподвластный расчету и анализу в стиле рацио.
Дадхикраван не стал возражать.
Сухов перевел взгляд на город, сооруженный разумными пчелами, и снова замер. Перед ним раскинулся архитектурный шедевр, равного которому он не встречал ни на Земле, ни в других Мирах Веера. Эстетический эффект потрясал! Создатели города владели не только законами пропорций, золотого сечения и золотого вурфа, но и законами глубокого воздействия формы, цвета, перспективы, сочетаний и тончайших переходов на психику созерцателя. Город был возведен не людьми и не для людей, но красотой его и гармоничным совершенством ансамбля мог не залюбоваться только слепой.
— Сказка! — прошептал Никита.
— Расширьте диапазон видения, — посоветовал Дадхикраван. — Электромагнитный спектр не отражает всех красот города. К тому же он многомерен. Пчелы — я их называю эльфами — увлеклись фантомологией [76] , и большая часть города — как подводная часть айсберга — видна лишь самим создателям.
Никита сосредоточился, расширяя сферу своих паранормальных чувств, и по мере включения новых диапазонов сверхвидения город раскрывал перед ним свои новые эстетические эффекты, передать которые человеческий язык был не в состоянии. Последней ступенью совершенства города, его «башенной структурой» была вакуумная «пена» — почти неуловимое мерцание сложнейших энергетических переходов, воспринимаемых как нечто непостижимо прекрасное, ускользающее от понимания полного восприятия.
Сухов смог выдержать это переживание всего несколько секунд. Эхо обратной связи обрушилось на него волной тоски, горя и боли, и лишь ценой полуобморока ему удалось успокоиться и справиться с бунтом человеческого «я».