Эбнеру Маршу казалось, что все – Джошуа Йорк, погода и река – все сговорились, чтобы сдерживать его. Над водой вот уже два дня висел густой, плотный, как грязный хлопок, серый туман. Дэн Олбрайт пробивался сквозь него около шести часов. Он осторожно вел судно в плотной колеблющейся завесе, нехотя развевавшейся перед носом судна.
Марш нервничал. Будь это в его власти, он предпочел бы не рисковать судном, а поставить «Грёзы Февра» на причале и переждать, пока туман рассеется. Но на корабле имелся лоцман. Именно лоцман, а не капитан принимает решения в такие минуты. А Олбрайт требовал идти вперед. Наконец, когда туман лег слишком плотной пеленой даже для него, они полтора дня потеряли на пристани близ Мемфиса. Ничего не оставалось, как смотреть на коричневые воды, бьющие у борта, да слушать в тумане неясные всплески. Однажды мимо прошел плот с разожженным на нем костром. С плота что-то кричали, но до судна долетали только неясные, приглушенные туманом звуки, а вскоре река поглотила и плот, и крики.
Когда наконец туман поредел настолько, что Карл Фрамм решил снова отправиться в путь, они прошли менее часа – и врезались в песчаную отмель! Произошло это, когда Фрамм, чтобы срезать путь и сэкономить немного времени, попробовал пройти излучиной реки. Палубные матросы, пожарные и рабочие тотчас высыпали на берег. Под командованием Волосатого Майка они сняли пароход с мели, но работа эта заняла более трех часов.
Корабль пополз еще медленнее – впереди на ялике, проверяя глубину, шел Олбрайт. Наконец излучину миновали и вышли на чистую воду, однако на этом беды не закончились. Три дня спустя разразилась гроза, и пароходу не раз и не два приходилось идти длинным путем, обходя топляк и мелководье стремнин и излучин. Скорость порой, когда они следовали за яликом со свободным от вахты лоцманом, измеряющим глубину, падала до такой степени, что колеса еле ворочались. Вместе с лоцманом в ялике сидел один из офицеров и кто-то из команды. Они бросали лот и выкрикивали результаты замеров: «полтора», или «без четверти три», или «отметка три».
Ночи, если не было тумана, стояли черные, непроглядные; пароход двигался с большой осторожностью. Скорость приходилось держать не более четверти крейсерской, а то и меньше. При этом в рулевой рубке не разрешалось курить, и все окна и иллюминаторы внизу были плотно завешены, чтобы от корабля не было отблесков на воде, и рулевой мог видеть реку.
В такие ночи берега казались угольно-черными и пустынными. Они проплывали мимо, как безмолвные, неподвижные трупы. Иногда берега отклонялись то в одну сторону, то в другую, и невозможно было сказать, где кончается глубокая вода и начинается берег. Река текла черная, будто смертный гpex. Ни луна, ни звезды не отражались в ее смоляных водах.
Но Олбрайт и Фрамм, при всей их непохожести, были, первоклассными лоцманами и продолжали вести «Грёзы Февра», даже когда передвижение казалось невозможным. В моменты, когда пароход застывал неподвижно у какого-нибудь причала, на реке не наблюдалось никакого движения, если не считать плотов и бревен, а также отдельных плоскодонок и мелких пароходиков, которые почти не имели осадки.
Джошуа Йорк каждую ночь проводил на капитанском мостике и отстаивал свою вахту как примерный юнга.
– Я сразу сказал ему, что ночи, подобные этим, не годятся для учебы, – сказал как-то Фрамм Маршу за обедом. – Я же не могу показывать ему приметы, которые сам толком не вижу, правда? Но, должен признаться, этот человек ночью видит как филин. Встречаться с такими мне еще не доводилось. Бывают времена, когда мне кажется, что он видит сквозь воду, и для него не важно, темно или нет. Я держу его подле себя и называю приметы; в девяти случаях из десяти он замечает их раньше меня. Прошлой ночью на половине вахты я решил, что пристану к берегу и дело с концом. Я бы так и сделал, если бы не Джошуа.
Но Йорк продолжал и задерживать судно. Согласно его приказу пароход причаливал к берегу еще шесть раз, в Гринвилле и двух-небольших городишках, потом на частном причале в Теннеси и дважды на лесных складах. В Мемфисе у Йорка не было никаких дел на берегу, но в других местах он невыносимо растягивал их остановки. Когда они пристали к берегу в Хелене, Йорк ушел на всю ночь, в Наполеоне он продержал их три дня. Пропадал он неизвестно где и неизвестно чем занимаясь, вдвоем с Саймоном. В Виксбурге вышло и того хуже: пришлось простоять без дела четыре ночи, пока Джошуа Йорк наконец не вернулся на «Грёзы Февра».
Когда они отчаливали из порта Мемфиса, закат был особенно красивым. Редкая дымка, подернувшая реку, окрасилась в оранжевые тона, а облака на западе стали насыщенного зловеще-красного цвета, в то время как небо алело, словно охваченное пламенем. Но Эбнер Марш, стоявший в одиночестве на палубной надстройке, не смотрел по сторонам, его взгляд был сосредоточен на реке. Расстилавшееся перед ними водное пространство было спокойным. Кое-где ветер слегка морщил речную поверхность, да у корней старых поваленных деревьев, торчащих из берега, течение реки завихрилось, но в основном старый дьявол пребывал в благодушном настроении.
Когда солнце начало цепляться за горизонт, грязная вода приобрела красноватый оттенок. Красный отблеск разрастался, расползаясь по всей поверхности воды, и темнел. Вскоре стало чудиться, что «Грёзы Февра» плывет по кровавой реке. Когда солнце скрылось за деревьями и облаками, вода медленно начала буреть, как это случается с кровью, когда она высыхает. Наконец река приобрела черный, чернильно-черный цвет, черный, как могила. Марш наблюдал, как исчезли последние алые водовороты. В ту ночь звезд на небе не было. Ужинать он спустился с мыслями о крови.
С тех пор как вышли они из Нового Мадрида, прошло уже несколько дней. Марш много размышлял о том, что увидел или чего не увидел в каюте Джошуа Йорка. Конечно, до конца капитан не был уверен в том, что действительно что-то видел. Кроме того, даже если это ему не показалось, что из того? В конце концов, в лесу Джошуа мог порезаться… хотя на другую ночь Марш внимательно осмотрел руки Йорка и следов пореза или царапин не обнаружил. Может, он убил какое-то животное… или защищался от грабителей… На ум приходил не один десяток причин, но все они ничего не стоили перед фактом молчания Джошуа. Если Йорку нечего скрывать, то к чему ему окружать себя таким покровом таинственности?
Маршу доводилось видеть кровь и раньше, на его глазах ее пролилось немало; кулачные и собачьи бои, дуэли на шпагах и револьверах. Река протекала по стране, где пышным цветом процветало рабство, и кровь чернокожих тоже текла рекой. В свободных штатах ситуация складывалась ничуть не лучше.
Некоторое время Марш провел в истекающем кровью Канзасе, где видел предостаточно обгоревших и убитых людей, а в молодости служил в ополчении Иллинойса и принимал участие в сражениях против Черного Ястреба. До сих пор Маршу порой снился сон о нападении Страшного Топора, как они порубили людей Черного Ястреба, женщин и детей, когда те пытались спастись, переправившись на западный, безопасный берег Миссисипи… То был кровавый день, но избежать его было нельзя, так как Черный Ястреб разбойничал в Иллинойсе, совершая набеги на города и селения.
Кровь же, которая могла запачкать руки Йорка, была другого свойства. Эта мысль не давала Маршу покоя ни днем, ни ночью.