— Нитроглицерин, — устало призналась Ольга. — Тебя это так интересует?
— Нет… То есть да… Я спрашиваю, что между вами… вы поссорились?
— Да, — Ольга шагнула к двери, давая понять, что разговор окончен. — Одевайся. Я обожду у подъезда.
* * *
Оказалось, что она очень надеялась на этот адрес. На этого Славика, полузащитника, «диспетчера», как уважительно называл его Жека. Она была уверена, что маленький мерзавец — ее сын — спрятался именно здесь. И уверяла себя, что совершенно не нервничает — только воображает сладостно, как отлупит, отхлещет по щекам эту дрянь. За весь этот вечер. За эту ночь. За то, что пришлось идти на поклон к Шубину…
Славик жил в частном секторе, то есть в такой себе деревне, уютно пристроившейся под боком у станции метро. Сперва Шубин петлял по темным улочкам, потом они долго трезвонили у калитки, вызывая пароксизмы ярости у беспородного, невероятных размеров пса, по случаю ночи спущенного с цепи. Потом приковылял с фонариком очень раздраженный, очень напуганный Славкин дедушка в полосатых пижамных штанах, трогательно выглядывающих из-под накинутого на плечи бушлата; оказалось, что никакого Жени Шубина он в глаза не видел, и внук его тоже…
В конце концов разбудили Славика. Он узнал Олю и, честно хлопая круглыми со сна глазами, сообщил, что видел Женю на тренировке. Нет, завтра тренировки нет, потому что завтра суббота, единственный на неделе выходной. А в воскресенье они играют с «Зенитом». Сбор у метро «Осокорки» в одиннадцать тридцать. Вот и все.
— По крайней мере в воскресенье он точно появится, — сказала Оля, когда калитку заперли и пса снова выпустили на пост. — Он пропустит что угодно, только не игру с «Зенитом».
Шубин молчал.
Оля вытащила последнюю сигарету третьей за сегодня пачки. Теперь, когда перспектива отхлестать сына по щекам отдалилась на неопределенное время, на место картинки возмездия стали наплывать совсем другие, куда как менее приятные фантазии.
Он ничего не знает, кроме своего футбола. Ему тринадцать лет, но он ничего не знает, кроме круглого мяча и таких же, как он, чокнутых пацанов. Дом, школа, футбол; его представления о прочем абстрактны и умозрительны. Мир для него — разросшаяся до чертиков динамовская база… Дурак, сопляк, ну куда он пойдет?!
— Успокойся, — сказал Шубин.
Оля подавила приступ раздражения:
— Я спокойна совершенно. Он взрослый мужик.
— Надо, наверное, ехать на вокзал? — неуверенно предположил Шубин. — Может быть, он решил… ну, там ночуют вообще-то…
— На вокзале милиция гоняет, — проговорила сквозь зубы Оля. И похолодела от собственных слов. «Заметут», изобьют без синяков, искалечат…
Ну не станут же они хватать ни в чем не повинного парня! На нем же куртка динамовская и фирменная сумка, видно, что не беспризорник…
Куртка хорошая, сумка заметная. Могут найтись… охотники… А так как Жека сам не отдаст — могут и по голове…
— Надо ехать домой, — сказала она хриплым, не своим голосом. — И позвонить… в больницы, что ли…
— В какие больницы?! — взвился Шубин. — Прекрати истерику! Еще скажи — в морг!
Оба замолчали.
«Частный сектор» тонул в темноте. Где-то в отдалении выла цепная собака.
* * *
Перед входом в зоопарк стоя спал металлический зубр. Поблескивали медью лев и львица, отполированные детскими седалищами… В славное дело полировки вложили свою лепту и Оля, и Жека, да и Шубин, наверное. Да найдется ли в городе хоть кто-то, не сидевший в детстве на этом самом льве?
Невозмутимый Щорс перед железнодорожными кассами указывал на звезды — всегда спокойный, монументально-величественный Щорс на столь же монументальной бронзовой лошади…
Они все-таки поехали на вокзал.
Чужая спешка, чужие проблемы вертелись шестеренками равнодушного механизма; едва переступив порог главного зала, Оля уже знала, что Жеку здесь не найти. Тем не менее она позволила Шубину пробежаться по залам, по переходам, по перронам — тот вернулся подавленный, запыхавшийся. В ответ на ее взгляд отвел глаза:
— Нет.
Ну, разумеется, нет, она и так знала… Сырой ветер перед рассветом бывает особенно промозглым. Хорошо хоть не мороз на улице, слава богу, не зима.
— Стоп. Останови здесь.
Она вышла, чтобы купить сигареты в ночном киоске. Шубин ждал ее в машине. Какой-то весь беспомощный, сгорбленный, жалкий; у Оли вдруг сжалось сердце: каким великаном казался этот человек пятнадцать лет назад! И как неистово ей хотелось завоевать его, покорить, красивого и талантливого, по которому сохли и которого добивались целые эскадроны девиц…
— Так, — она закурила снова, хотя ее мутило от сигарет. — Возвращаемся. Не удивлюсь, если этот лоботряс вернулся и ждет под дверью.
Она ни на йоту не верила в это. Сказано было для Шубина. Просто из христианского сострадания.
— Слышишь? Поехали!
Шубин не шелохнулся. Все так же смотрел перед собой; в давно не мытое ветровое стекло ударила капля дождя.
— Ты слишком много куришь, Оля. Успокойся.
Он еще ее успокаивает!
Дождь пошел смелее. Вымокнет, подумала Оля обреченно. Если у него нет крыши над головой… Хотя… лучше под дождем, чем… подвалы с бомжами, притоны, приюты, «обезьянники»…
— Деньги у него есть? — спросил Шубин.
Оля поняла, что не знает точно, есть ли у Жеки деньги и сколько. Он никогда не просил. То есть он просил, когда тренер собирал на аренду спортзала, на какую-нибудь поездку… Вот, она дала ему на бассейн. Позавчера. Если он не успел отдать деньги тренеру — у него может быть гривен пятьдесят…
Он мог сделать какую-нибудь глупость, подумала она в ужасе. Уехать на электричке. Снять проститутку… То есть нет, этого быть не может, это полный бред!
— Скажи мне, что случилось, — в который раз за эту ночь попросил Шубин. Ну точно дятел: долбит и долбит…
— Я сказала, — пробормотала она, превозмогая тошноту.
Шубин вздохнул:
— Хорошо… У него есть девочка?
— Нету, — отозвалась Оля после паузы. — Какая девочка, у него есть только этот дурацкий футбол…
— Может, секта или наркотики? Ты ничего не замечала?
Оля поморщилась. Ничего не сказала; дождь барабанил вовсю, машина стояла, но Шубин зачем-то включил «дворники». В потоках воды дробились, плыли огни фонарей — белые, желтые, оранжевые…
— Наркотики… — она хотела сказать «Тоже мне, папаша», но вовремя прикусила язык. — Когда ты его видел в последний раз?
Шубин долго молчал.
— Сегодня… То есть вчера.
Она вздрогнула.
— Вчера возле школы. После уроков.