– Не говорите глупостей. Если Анжелина была такой идиоткой, что связалась с мусульманином…
– И еще с несколькими мужиками параллельно с ним, как выяснилось, – сказала Барбара. – Она вам об этом рассказывала? Или сказала, что «услышала глас небесный» и должна бежать от грязного пакистанца? Ведь так называл его ваш отец? А как вы его называли?
«Однако Батшеба смотрит на нее как-то странно», – подумала Барбара. Она выглядит как женщина, которая только что очень сильно удивилась. Хейверс еще раз проанализировала все, что только что сказала, пытаясь понять, что из сказанного могло вызвать такое удивление, и быстро поняла, что дело было в любовных связях Анжелины.
– Эстебан Кастро был одним из ее любовников, – сказала она. – Кроме того, мисс Упман жила с парнем по имени Лоренцо Мура. Она и сейчас с ним, с этим Мурой. Она уехала к нему. Она вам об этом рассказала, правда? Нет? Вы об этом не знали? Как же так? Вы ведь сами сказали мне, что она, вероятно, ушла к другому мужчине?
Батшеба молчала. Барбара анализировала ситуацию. Она подумала о двух идентичных близнецах. Подумала о том, как ненависть к самому понятию «близнецы» могла перерасти в их ненависть друг к другу. Если это действительно было так, если Батшеба действительно ненавидела Анжелину, то она могла помочь ей только в том случае, если считала, что отъезд Анжелины усложнит всю ее жизнь, а не поможет ей. А если Анжелина об этом догадывалась…
– Про Лоренцо Муру она вам ничего не рассказывала? – спросила Барбара. – Об Эстебане Кастро тоже? Ни один из них, кстати, не похож на вашего Хьюго. – Она кивком головы указала на дверь.
Батшеба напряглась.
– А это что еще значит?
– Да бросьте, Батшеба, – сказала сержант. – У Анжелины всегда были сногсшибательные любовники. Посмотрите на Кастро в Интернете, если не верите мне. Посмотрите на Ажара и подумайте, чего он смог достичь за последние десять лет. А сейчас у нее появился Лоренцо Мура, который выглядит как образец, с которого Микеланжело делал свои скульптуры. А у вас всего лишь бедный Хьюго, с адамовым яблоком величиной с апельсин и лицом, похожим…
Батшеба вскочила на ноги.
– Замолчите!
– И он быстро старится. А значит, секс уже не тот, что раньше. В то время как ваша сестра…
– Немедленно убирайтесь! – потребовала Батшеба.
– …занимается этим с завидной регулярностью. И с большим искусством. Один мужик за другим, а иногда и все три сразу – только подумайте, три! И ей все равно, женятся они на ней или нет. Хоть об этом-то вы знали? Ей это абсолютно все равно.
Барбара совсем не была в этом уверена, но она предполагала, что замужество Батшебы было единственным козырем, дававшим ей преимущество перед близняшкой. Она заключила:
– Итак, вам ничего из этого не было известно. Вы бы не пошевелили и пальцем, чтобы помочь ей убежать от Ажара, если бы знали, что она бежит к другому мужчине. Кстати, этот пока не женат. Но думаю, что ненадолго.
– Убирайтесь отсюда вон! – повторила Батшеба. – Убирайтесь к чертовой матери!
– Она всех использует, – сказала Барбара на прощанье. – Жаль, что вы этого не понимали.
Телевизионщики находились в доме Лоренцо Муры уже около часа к тому моменту, когда появился Линли в компании старшего инспектора Ло Бьянко и прокурора Фануччи. Последний не был в восторге от присутствия Томаса, но Ло Бьянко объяснил ему, что присутствие английского детектива поможет успокоить родителей девочки, и Фануччи пришлось согласиться. Естественно, что он должен держаться на заднем плане, особо отметил прокурор.
– Certo, certo, – пробормотал Ло Бьянко. – Никого не интересует мнение английской полиции в деле о пропаже ребенка, Magistrato.
На фаттории ди Санта Зита их встретила telecronista [164] , непринужденно одетая молодая женщина, которая, казалось, пришла на телевидение, пройдя перед этим по всем подиумам Миланской недели моды, так она была хороша. Вокруг суетились с камерами, проводами и гримом остальные члены съемочной группы. Они разгружали фургон и готовили к съемкам площадку перед старым стойлом, где у Лоренцо Муры теперь была винокурня. Там же стоял стол с хлебом, сыром, печеньем и фруктами, гостеприимно накрытый для членов съемочной группы. Стол и стулья также располагались на террасе, по громадным плитам которой вилась цветущая глициния. Видимо, это уже давно обсуждалось: telecronista предпочитала эту сцену за ее весеннюю нежность и изысканность, а осветитель ненавидел ее за те сложности, которые начнутся, когда они будут бороться с тенью и одновременно пытаться правильно выставить цвет на соцветия.
Фануччи важно подошел к месту съемки и одобрил его. Его никто об этом не просил, и, по-видимому, его одобрение никого не волновало. Он сказал несколько резких слов заторможенной молодой женщине с гримерным чемоданчиком. Та убежала и вернулась с третьим стулом, который поставила к своему столику. Прокурор уселся на него, по-видимому, не собираясь больше двигаться, и жестом показал ей, что она должна сделать что-то с его лицом при помощи своих щеток и кистей. Женщина сделала все, что могла, хотя полностью убрать его бородавки так и не удалось.
В это время оператор снял первые, общие кадры: виноградники, спускающиеся по склонам холмов, ослики, жующие солому в паддоке под древними оливами, несколько коров у ручья у подножья холма и множество хозяйственных построек. Тем временем telecronista изучила свой макияж в ручном зеркале и нанесла последнюю порцию лака на волосы. Наконец она сказала: «Sono pronto a cominciare» [165] , сообщив о своей готовности к съемке. Но, по-видимому, ничего не могло произойти, пока Фануччи не выразит своего одобрения.
Пока они все ждали этого, на сцене появилась Анжелина Упман в сопровождении Лоренцо Муры. За ними, на некотором расстоянии, шел Таймулла Ажар. Продолжая что-то говорить, Лоренцо посадил Анжелину на стул рядом с Фануччи. Она выглядела еще более истощенной, чем накануне, и Линли подумал, удается ли ей вообще есть и спать. То же он подумал и об Ажаре, который выглядел не намного лучше, чем мать пропавшей девочки.
Фануччи не заговорил ни с ней, ни с ним. Он также проигнорировал Муру. Казалось, его интересовала только съемка сюжета для вечерней программы новостей. Все, что должно было исходить от полиции, должно было исходить, по всей видимости, или от Ло Бьянко, или от Линли. Это, казалось, включало и некоторое сопереживание с родителями похищенной девочки.
После того, как Фануччи изучил себя в зеркале гримера, он кивком разрешил начинать. Сначала вступила telecronista, рассказав основные детали происшедшего, тараторя со скоростью автомата, что, видимо, было характерно для всех сотрудников телевидения в этой стране. Она говорила, стоя спиной к большой оливе. Задник был выбран с большим искусством и хорошо оттенял ее платье цвета ржавчины.