– Ты что?..
– Ничего. – Матвеев вздохнул. – Ты плакала во сне, кричала…
– Сон дурацкий, с самого детства снится. – Ника снова потянулась к кружке с водой, и Матвеев подал ей. – Словно я – совсем маленькая, сижу на каком-то вокзале, люди ходят, сумки, ноги, я на скамейке, и мне очень холодно, и рука болит. И кто-то рядом со мной, такой теплый, шепчет мне что-то, а потом приходит… я думаю, это женщина. Она хватает меня за больную руку и дергает, и я кричу от боли… Мама говорит, что в детстве я эту руку сломала и меня долго лечили. Видимо, так и есть, потому что я нипочем не согласилась бы лечь в больницу. Вот так просто прийти – приду, а лечь туда – ни за что. Ужас какой-то накатывает, и все.
Матвеев молча смотрит на Нику. Слушая ее, он словно погружается во что-то очень знакомое, но ведь это ему просто приснилось?
– Ты спи, Никуш. Мы с Димкой на тахте в кабинете устроились, Панфилов в гостиной, а Пашка и Леха – на двух раскладушках там же. Решили, что пока не разгребем это дерьмо, с места не сдвинемся.
– Но ты мне ничего не должен.
– Это не из-за «должен», Ника. Это просто по-человечески. По долгу дружбы, так сказать. Может, как-то очень быстро я к тебе в друзья набиваюсь, но все слишком быстро случилось, согласись. А потому мы здесь. И пока все не утрясется, будем рядом, уж не обессудь.
– Я… нет, что ты. Я думала, что… в общем, неважно, что я думала, просто я не знаю, что бы я без вас всех делала – в такой ситуации.
– Ровно то, что я сейчас делаю без тебя.
Матвеев поправил ей подушку и, погладив по голове, пошел в кабинет – заскрипела тахта под его телом, и все затихло. Они оба поняли то, что сказано не было. Сложись все по-другому, тела Матвеева и двух его людей сейчас покоились бы на дне пруда, а Ника, возможно, лежала бы в больнице без надежды на восстановление. Что стало бы при этом с их детьми, страшно подумать. Ника поежилась – именно Марек был причиной, по которой она живет так, как живет. Все для Марека, ради него, чтобы он не чувствовал себя несчастным, или обделенным, или нелюбимым. Чтобы видел счастливые сны. Потому, собственно, Ника не впустила в их жизнь другого мужчину: мысль о том, что этот чужой может косо посмотреть на ее ребенка, казалась ей ужасной. А потому романы свои Ника всерьез не воспринимала никогда – ни один из мужчин не годился на роль отца Марека, и домой их она не приглашала. Так, просто биоматериал, не более того.
Матвеев вспоминал ощущение ладони Ники, когда она обхватила его указательный палец. Ничего эротичного, Матвеев даже удивился – у него давно уже никого не было, а тут женщина, довольно молодая, привлекательная, и нравится ему… но как-то по-другому нравится.
– Па…
– Что ты, сынок? Чего не спишь?
– Если ты на ней женишься, я не против.
– Что?
Димка повернулся к Матвееву, в темноте блестят его глаза.
– Па, мы же взрослые люди. Конечно, ты когда-нибудь женишься. Если решишь жениться на Нике, я не против – она прикольная, веселая. Нравится мне, в общем.
– Она совсем на нашу маму не похожа.
– Никто не похож… – Димка вздыхает. – Но Ника очень хорошая. И с Мареком мы подружились.
– По-моему, ты суешь нос не туда, куда нужно. – Матвеев легонько щелкнул Димку по носу. – Даже речь об этом не идет.
– Нет, ну а если…
– Спи, Димка. Никаких «если».
Матвеев укутал сына одеялом и попытался уснуть, но сон бежал. Он силился вспомнить то, что очень давно загнал на самое дно памяти, решив, что это сон. Но сейчас пора эти обломки вытащить и попробовать склеить, потому что ему кажется, что забыл он что-то очень важное – вместе с тем, что забыть было нужно.
«Ее рука. Запястье – тонкое, белая кожа, родимое пятно… у Димки такое же, от меня досталось, у Марека тоже есть. Но что это значит? Это ничего не должно значить – но я уверен… мне снилось в детстве… всякое… крики, кровь, чей-то вой, рука – тонкое запястье, нож в крови… мать говорила, что это плохие сны, и я верил, но не все там было сном… Что это может значить? Спросить у родителей? Невозможно. Если они не сказали мне правду за всю жизнь, значит, не хотели, чтобы я помнил… но помнил – что? Я что-то видел в детстве, чего видеть не должен был. И меня убедили, что это сон. Глупости… мои родители не могли быть замешаны в том, что мне снится. Только не они, ведь я их всю жизнь знаю, и более неподходящих людей для истории с кровью и дракой представить себе невозможно… но что-то было, и я вспомню. Сам вспомню».
Решив так, Матвеев уснул, вконец измаявшись мыслями. И во сне к нему пришел холод, страх, чьи-то руки – маленькие, тонкие, он нес кого-то, бежал, но за ним гналось чудовище, утробно завывая: «Убью-у-у-у-у!», а он все бежал, пока ноги не подломились, и боялся только выронить свою ношу…
Утро принесло с десяток срочных звонков, и Матвеев, чтобы не будить Димку, вышел на кухню. Панфилов курил на лоджии, а на кухне Буч требовательно уселся около мисок, поев, изобразил копилочку около двери туалета, потом долго скребся в лотке, и, совершенно удовлетворенный, проследовал в спальню, где Лариса уже подсоединила Нику к очередной капельнице.
– То, что кот на кровати, ненормально, надеюсь, ты это понимаешь. – Лариса обращалась с Никой как с капризным ребенком, и Матвеев усмехнулся – во многом так это и есть. – И прекрати ныть, это не поможет. Как только Валерия придет в себя, я дам тебе знать, но пока ей лучше побыть в коме. А кот на кровати – это антисанитария, и, учитывая, что ты так и не отнесла его к ветеринару…
Матвеев закрыл за собой дверь – нужно сделать несколько звонков, которые не терпят отлагательств, и совершенно незачем, чтобы его разговор слышали все. Казалось бы, это вполне просторная четырехкомнатная квартира, но втисни в нее восемь человек, и она превращается в цыганский табор.
– Макс, ты чего заперся? – Панфилов по-хозяйски открывает шкафчики. – Ага, турка у нее есть, значит, кофе тоже имеется… вот, нашел, не бог весть что, но на безрыбье… Звонил Рубан, говорит, машину удалось поднять. Левое переднее колесо повреждено, след как от пули, но самой пули нет, хотя она должна бы быть там. В общем, они еще не пришли к окончательным выводам, но по всему видать, что колесо кто-то повредил намеренно, и вопрос заключается не в том, чтобы установить этот факт, а в том, чтобы узнать, как это было сделано. Узнаем как – узнаем кто. Как там Ника?
– Ночью ей плохо было, сейчас тоже температура держится. В общем, пока ничего хорошего.
– Ну это пока – чего ж ты хотел, при таких делах он ее и убить мог, даром что не собирался. Это же какая удача, что мы все здесь оказались! Зайди все дальше, думаю, одним избиением дело бы не ограничилось – они бы забили ее насмерть, и детей бы не пощадили.
– Я уже думал об этом. Сложись все иначе, вместе с моей машиной поднимали бы три трупа…
– Да, везение фантастическое – ну, о твоем фарте еще в институте легенды ходили, а Ника, оказывается, тоже везучая. Кофе тебе налить?