«Почему Пиньера решил уехал из их дома во Внуково? Наверняка тому существовала причина. Хорошо бы узнать».
Затем Полину осенило:
«Не только Диана может прикидываться, вытягивать нужную информацию и уводить мужей. У меня получится то же самое не хуже, а лучше, чем у нее».
Полина ощутила такую благодать, будто решила задачу по алгебре и получила пятерку. В это время в ее кабинет ворвался вихрь из воланов, юбки годе и выбившихся из пучка волос «куделек».
– Здравствуйте, Елена Феликсовна.
– Я тебя, птичка, насквозь вижу… – трагическим шепотом произнесла Еремкина.
Полина замерла в своем кресле, ожидая развязки.
– Думала, никто не узнает? Да я всем расскажу, как ты под чужих мужиков стелешься.
Таким неожиданным образом к Полине пришло подтверждение ее авантюрных способностей, которые она только что приписала сама себе.
«Действительно, не хуже Дианы…»
Еремкина заорала:
– Кириченко тебе в отцы годится, бесстыдница! Не думай, что все пройдет втихаря и твой муж ни о чем не узнает. Узна-а-ает, – зловеще протянула Елена Феликсовна.
Но даже сейчас Полина не нашлась что сказать. А Елена Феликсовна уже вовсю бесновалась:
– Хороший способ замаскировать свои махинации – утверждать, будто рисунок нашелся. А что скажешь теперь, когда рисунок тю-тю?
Перекрывая торжествующий смех, Полина спросила:
– Откуда вам известно, что рисунок тю-тю?
Смех Еремкиной переквалифицировался в кашель, но и тот постепенно затих. Лицо ее выражало оторопь.
– С чего вы взяли, что рисунок снова пропал? – перефразировала Полина свой вопрос.
– Я не говорила такого, – быстро ответила Еремкина.
– Но вы же сказали: рисунок – тю-тю.
– Когда? – живо поинтересовалась Елена Феликсовна. – Я этого не говорила. Тебе послышалось. Просто я хотела сказать, что может быть еще хуже, если ты не оставишь в покое Алексея Григорьевича. Он ничем не может тебе помочь. Разбирайся со своими махинациями сама, а нас в это дело не путай.
– А кто вам сказал, что я прошу у него помощи? Наверное, тот, кто сообщил, что рисунок тю-тю?
– Что за разборки? – В кабинет вошла Рита. – Ваш голос, Елена Феликсовна, слышно в другом конце коридора. Как будто ножом по стеклу. Редкий тембр. А главное – узнаваемый.
– Не говори глупостей, Рита, – пробормотала Еремкина и, выпрямив спину, подтянула обвислый живот. – Мы говорили как две интеллигентные женщины.
– Я так и поняла, когда вы кричали про чужих мужиков. О ком конкретно шла речь?
Еремкина не стала отвечать на этот вопрос, она покинула кабинет, как бесславное поле битвы.
– Не вовремя ты, – выпалила Полина и спохватилась: – Прости, я не то имела в виду.
Ей подумалось, что, появись Рита чуть позже, она добилась бы от Елены Феликсовны признания. Но, как бы то ни было, теперь ей известно: Еремкина знает больше, чем предполагалось, и может быть причастна к преступлениям.
– Ну, прости, – искренне огорчилась Рита. – Я не могла допустить, чтобы эта тварь здесь бесчинствовала. Думаешь, она только тебе предъявляет такие претензии?
Полина встала с кресла и обняла подругу.
– Одна ты все понимаешь… Если бы ты знала, как мне сейчас тяжело.
– Если это из-за Еремкиной – то зря. Они с Кириченко – парочка вроде кота Базилио и лисы Алисы. Короче, какое небо голубое. Эти двое всегда в поиске. И чем мутней водоем – тем крупнее у них рыба.
Елена Феликсовна бежала по коридору, не чуя под собой ног. Казалось, она летела на воздушной подушке, где между подошвами старомодных туфель и полом оставалось около двадцати сантиметров. К счастью, на ее пути никто не встретился. В противном случае затоптала бы или, зацепив, потащила бы за собой.
– Алексей… – промолвила она низким грудным голосом, заскочив в кабинет Кириченко.
Тот оторвал взгляд от стола, где перед ним лежал несобранный пазл картины Леонардо да Винчи, и молча посмотрел на подружку.
– Алексей… Нам нужно поговорить.
Кириченко терпеть не мог этот ее тон. Сразу хотелось встать и выложить дневник на проверку.
– Нужно поговорить – значит, поговорим. – Он вставил деталь пазла в лицо Моны Лизы.
– Случилось непоправимое.
– Нет на свете ничего, что невозможно было бы исправить, – произнес он, вороша оставшиеся детальки.
– Я только что дала понять Свирской, что мне известно про кражу рисунка.
– Об этом в галерее не знает только ленивый…
– Про то, что его во второй раз украли.
Кириченко медленно перевел взгляд с Моны Лизы на Елену Феликсовну.
– Зачем? – тихо спросил он.
– Сама не знаю. Вылетело. Не сдержалась…
– Зачем ты пошла к Свирской? – Голос Алексея Григорьевича набирал силу, будто наливался свинцом. – Зачем тебя туда понесло?
– Чтобы пристыдить ее, образумить…
– Дура! – Алексей Григорьевич вскочил так резко, словно из кресла его выбросила катапульта. – Кого ты собралась образумить? Чем ты думала, когда к Свирской поперлась?
Нижняя губа Еремкиной затряслась в преддверии плача, но она взяла себя в руки и с достоинством изрекла:
– Не думай, что я стану это терпеть.
– Что?
– Твои измены.
– Что? Что ты о себе возомнила, корова старая?
У Елены Феликсовны затряслись обе губы.
– И не смей плакать! – Голос Кириченко съехал на визг.
Еремкина разрыдалась. Она извергала рыдания, словно вулкан: со стонами, бульканьем и ревом.
Понаблюдав за ней пару минут, Кириченко не выдержал, подошел и обхватил ее как бревно, которое может свалиться.
– Вот дура, – сказал он плачущим тоном. – Что же нам с тобой делать?
– Что здесь происходит? – В кабинет вошел Варовский. – Совсем стыд потеряли?
– Елена Феликсовна плохо себя чувствует… – Алексей Григорьевич убрал руки.
Еремкина мигом пришла в себя.
– Добрый день, Альберт Иванович! Как самочувствие?
– О своем самочувствии беспокойтесь, – не слишком любезно ответил Варовский.
– Как Машенька? – не унималась Елена Феликсовна.
– Какое вам дело до моей жены?
В этот момент в кабинет вошла сама Мария Варовская.
– А вот и она, – сладко вздохнула Еремкина.
Ни с кем не здороваясь, Варовская обратилась к мужу:
– Так и думала, что найду тебя здесь. Нужно поговорить.