Джон находился в полной прострации. Он мог только сидеть там, безучастно наблюдая за происходящим вокруг и силясь осознать случившееся.
Полицейские и медицинский следователь задавали всем вопросы, и Джон в глубоком оцепенении сидел, слушая ответы.
– Нет, никто не видел, как обрушился штабель. Джон пришел в магазин раньше всех; он всегда являлся на работу за час до открытия. Джон был владельцем магазина... Первым пришел Чак, в самом начале девятого... потом все остальные, в половине девятого... Нет, у нас никогда ничего подобного раньше не случалось. Возможно, трубы были уложены неровно. Возможно, Джон хотел взобраться на штабель, и трубы покатились, но наверняка ничего сказать нельзя... Нет, его жена еще не знает. Здесь находится его сын... Компания застрахована в частном страховом агентстве, не в государственном...
– У него были враги?
– Нет.
– Может, и были, – сказал Джон.
– Кто?
Джон покачал головой, жалея о том, что вмешался в разговор.
– Не знаю.
Пока полицейские задавали вопросы, два медика занимались рукой Чака. У него были сломаны два пальца и сильно содрана кожа на костяшках. Они перевязали раны, наложили временную шину и велели Джимми отвезти пострадавшего в больницу. Джимми и Чак тут же ушли из офиса.
Приехал Кевин, муж Джилл, и забрал жену. Он задержался только для того, чтобы узнать от Бадди о случившемся, потом они уехали. Джилл следовало отвезти домой. Все подробности Кевин узнает позже.
Полицейские и медицинский следователь закончили свою работу. «Не трогайте ничего на месте происшествия», – сказали они. Возможно, им придется вернуться сюда после вскрытия.
Потом быстро, тихо и незаметно они перенесли накрытое простыней тело в машину и уехали.
В здании магазина остались лишь Бадди и Джон, сидевшие вдвоем в офисе; шум внезапно стих, словно обрубленный ножом; первый шок проходил, уступая место горю.
– Думаю, надо закрыть магазин, – пробормотал Бадди, просто для того, чтобы нарушить молчание. – Сегодня мы не будем работать.
– Я должен сообщить Маме, – сказал Джон.
– Как ты?
Джон смотрел на дверь Папиного кабинета, все еще приоткрытую дверь с табличкой «Директор».
– Здесь я видел его в последний раз, Бадди... Вот в этом самом кабинете.
Последний раз. И, вероятно, худший из всех. Еще хотя бы один разговор, подумал Джон. Всего один – и, возможно, все устроилось бы лучше. Они с Папой смогли бы уладить противоречия. У них осталось бы время пересмотреть свои позиции, разрешить спорные вопросы, прийти к какому-нибудь компромиссу.
Но они этого не сделали и теперь не сделают никогда.
– И лодку мы так и не достроили, – пробормотал Джон.
– А? – сказал Бадди.
– О... Забавно... Я просто вспомнил вдруг о лодке, которую мы с Папой строили и не успели закончить до моего отъезда в колледж. А потом мы так ее и не достроили, так к ней и не возвращались. Бог мой, сколько лет прошло с тех пор! Забавно, что помнишь такие вещи.
Лодка. Маленькая гребная шлюпка. Они собирались построить ее в Папиной мастерской и выезжать на ней на рыбалку.
Пожалуй, это последняя вещь, которую мы действительно делали вместе. Последнгя вещь...
– Теперь помедленнее, не спеши. Слегка нажимай. Вот так. – Они находились в Папиной мастерской – обстругивали рубанком ребро доски: Папина рука лежит на руке Джона, он обнимает сына сзади, направляя каждое его движение.
– Ты начинаешь с самого края, снимаешь лезвием тонкую стружку... Да, вот так, не глубже... и теперь ведешь рубанок вперед, до самого конца... Держи его ровно, не заваливай в сторону. Давай, мистер Твердая Рука, качество лодки зависит от тебя...
Закрученная стружка выползала из рубанка, словно завитой белокурый локон одной ровной лентой, и Папа довольно посмеивался.
– Вот так, вот так, до самого конца. Хм м, мой мальчик, ну не здорово ли?!
Джону исполнилось восемнадцать. Он умел обращаться с рубанком и не нуждался в том, чтобы папа в сотый раз показывал ему... но Папа, несомненно, знал тонкости плотницкого дела, и потом, ему так нравилось учить сына, – в очередной раз, – что Джону не хотелось возникать. «Ладно, ублажу старика», думал он.
Было лето. Осенью Джон собирался уезжать в колледж. У него были другие дела, и все-таки... когда еще ему представится случай заняться этим? Он чувствовал, что правильно быть с Папой, делать что-нибудь с ним вместе. Если бы только эта дурацкая лодка не отнимала столько времени!
– Ты только подумай, сынок. Иисус работал рубанком, пилой и молотком, и тогда не было электрических инструментов, поэтому дело продвигалось даже медленнее, чем у нас. Думаю, отчасти поэтому Он научился такому терпению. Терпение вещь нужная еще и потому, что Он трудится для нас каждый день – как мы трудимся над нашей лодкой, и у нас тоже на нее уходит много времени...
На ту лодку ушло так много времени... очень много. Но он итак и не закончили ее.
Ранним вечером субботы брат Мур, священник, стоя перед собранием прихожан, произносил краткое поминальное слово.
– Я всегда буду помнить Джона как человека, любившего жизнь. Он поистине воспринимал все доброе в жизни как дар Господа и никогда не забывал прославлять Его...
Когда брат Мур закончил, с места поднялась сестра Ларсон, которой было уже за восемьдесят.
– Наверно, я знала Джона дольше, чем кто-либо, и помню его еще маленьким мальчиком, посещавшим мой класс в воскресной школе. Джон был шалуном, как и все дети, но знаете, ни у кого никогда не возникало никаких сомнений в том, что он призван служить Господу...
Бетти Пирсон, молодая мать-одиночка, поднялась и заговорила, с трудом сдерживая волнение:
– Он был для меня Иисусом. Мы с детьми жили в старом доме на Тридцать второй улице, за яблоневым садом...
– Люди, знакомые с этим местом, понимающе загудели и закивали головами. Водопровод в доме пришел в полную негодность, и когда Джон узнал об этом, он, помнится, буквально через несколько дней привез нам новую раковину и унитаз, и новые трубы и установил все бесплатно, хотя это был даже не мой дом...
Церковь «Евангельский Храм» теперь выглядела иначе. Она размещалась в новом здании с высоким сводчатым потолком и большими окнами, открывающими доступ свежему воздуху и солнечному свету, и носила новое название: «Христианский центр». На богослужение в память отца пришло много народу: все скамьи, все складные кресла, все места на хорах были заняты, и Джон узнавал знакомых – и сильно постаревших, и почти не изменившихся. Собравшиеся исполнили несколько любимых Папиных гимнов: «То счастье для души моей», «Могу ль я благо обрести?» и «О благодать». Молодой бородатый пастор Филипс – он служил в церкви четвертый год – произнес красноречивое надгробное слово, полное надежды и уверенности, которое понравилось бы отцу.