Настало время все начинать заново. Освещение было идеальным, как он и ожидал. Карл взял кисточку и уставился на чистый холст. Если бы он мог передать чувство потерянности, безвольного движения по течению. Да, бесцельное, бессмысленное движение в пространстве... подобное странствию одинокой планеты без солнца, или отпущенного в небо воздушного шарика, или корабля на бесконечной однообразной плоскости воды. Да, может быть, так.
Кисть задвигалась по холсту. Незначительность. Незначительность крохотной точки, крохотной души в огромном море...чего? Смятения? Тогда смятения особого рода. Не полного хаоса. Просто голоса и цвета подступают со всех сторон, сталкиваются, вытесняют, подавляют друг друга, привлекают к себе взгляд, ведут ожесточенную борьбу за ум, за внимание, за веру. Зритель не должен отдыхать, поэтому его кисть не отдыхала.
В скором времени Карл остановился. «Получается все также, – подумал он. Я пишу знакомый старый вздор. Я – ничтожный атом, увлекаемый бесконечным, бессмысленным круговоротом жизни».
А отец? Где его место во всем этом? Есть ли у него прочная точка опоры или он тоже плывет по течению? Или они оба одинаково безвольно кружатся в этом водовороте?
Карл уставился на холст в ожидании, когда в уме пробудится некий образ возникнет в сознании и, повинуясь движению руки, перетечет на белый холст. Какое место занимает Джон Баррет в схеме этой... этой реальности, которую он пытается уловить? Явно не в этом углу. Это слишком отстранено. Но и не в центре, нет. Во всяком случае, пока. Сейчас лучше всего его образ выразить белым пятном, пустым местом где-то за цветовым ядром картины. Но нет. Образ отца предполагает своего рода присутствие, но присутствие скрытое, неуловимое. Настолько неуловимое, что это даже раздражает. Как жизнь. Как смысл. Как предназначение.
Все скрыто и неуловимо. Дразнит его. Истина играет с ним в прятки.
Карл отложил кисть в сторону. Он ищет в пустоте. Потом взгляд его упал на переносной телевизор, стоящий на верстаке. Дедушка никогда не держал здесь телевизора. Карл принес его из комнаты отца. Это был телевизор отца.
«Мой отец. Телевизор моего отца. Мой отец – телевизор».
Карл подошел к маленькому аппарату и уставился на темный экран. Он походил на глаз акулы: совершенно бесстрастный, холодный, бездушный.
Джон сидел за своим столом перед монитором компьютера, редактируя сценарий пятичасовой программы, когда кто-то легко дотронулся до его плеча. Лесли Олбрайт.
– Можешь отвлечься на минутку?
– Конечно.
Лесли пододвинула кресло поближе и села. Она действительно была славной девушкой – временами излишне резкой, но ее глубокие карие глаза всегда излучали доброту, участие и никогда не глядели холодно.
– После вчерашнего я не знаю, с чего начать, но мы должны поговорить, Джон. – Она увидела текст сценария на мониторе. – Я не займу у тебя много времени.
– Извини за вчерашнее. У меня был ужасный день. Ужасная неделя.
– Да, конечно. Все верно, и нам следовало помнить об этом. Нам следовало дать тебе возможность отдохнуть, а не набрасываться на тебя. Извини. Извини за боль, которую мы причинили тебе.
Джон не собирался тупо глазеть на Лесли и не собирался так долго мешкать с ответом, но просто это казалось настолько странным, настолько необычным чтобы кто-то здесь, в отделе новостей говорил таким тоном, приносил извинения.
– Я... Я ценю это, Лесли. Спасибо тебе.
– И, Джон, хочешь верь, хочешь нет, но я не знала, что тогда на митинге выступал твой отец. Идея поместить его на задний план вообще принадлежала не мне.
Джон ободряюще улыбнулся.
– Я знаю. Тебя поставили туда Тина и Раш. Я в состоянии сложить два и два.
– Все равно извини. Вероятно, мне следовало поступить по-своему. Следовало стать наверху лестницы. Оттуда и вид открывался лучший, и меня было бы лучше слышно, и я лучше слышала бы режиссера... – Она замолчала и обвела взглядом отдел, полный людей, занятых работой над программой новостей. – Но я не могла. Я должна была делать то, что мне говорили.
– Я понимаю.
– Да, конечно, ты понимаешь.
– Ты находишься на поле боя, прямо в гуще событий, а режиссер, сидящий в комнате без окон, со своими собственными представлениями о реальности, говорит тебе «изображай реальность по-моему; она именно такая, а не иная; покажи мне то, а не это».
Лесли невольно рассмеялась.
– Да, ты понимаешь. – Потом спросила: – А как бы ты поступил на моем месте?
– Правильно.
Это была шутка. Лесли поняла, что это шутка, но не такая, которой смеешься.
– Знаешь, я всегда думала, что именно так и поступаю. Джон попытался закрыть тему.
– Ладно, не бери в голову. Что было, то было. Но Лесли не успокоилась.
– Но это не все... Не знаю, как сказать. Я не возражаю против того, чтобы быть пехотинцем, солдатом на поле боя... Но, похоже, все мы, даже генералы, находимся во власти некой силы. – Она напряженно размышляла, пытаясь подобрать слова для того, чтобы выразить свою мысль. – Очень трудно четко сформулировать суть дела, но... у меня такое ощущение, словно все мы, сами того не зная, оказались в брюхе огромного чудовища и теперь думаем, что управляем обстоятельствами, а оно плывет вместе с нами, куда ему заблагорассудится.
Джон просто пожал плечами.
– М-м... Пожалуй, в некотором смысле такова вся жизнь.
– Да, наверное. Ладно, не буду больше отрывать тебя. Спасибо, что уделил мне время.
– И тебе спасибо.
Она вернулась к своему столу, к работе.
Телефон Джона зазвонил.
– Джон Баррет.
– Джон, это Бен. Зайди ко мне в офис на минутку.
Что ж... Джон не особо удивился. Бен Оливер, директор программы новостей, вызывал его для разговора. По пути в офис Бена Джон прошел мимо той маленькой карикатуры, прилепленной к фанерной стенке между отделом и студией – той самой, с изображением служащего за вычетом седалищных ягодичных мышц. Он начал размышлять о том, каково будет вести программу новостей стоя.
Кабинет Бена находился в дальнем конце отдела, сразу за столом синоптика, рядом с офисом Тины Льюис. Кабинет итак был небольшим, а Бен обычно настолько загромождал его книгами, бумагами и разными памятными вещами и подарками огромная цветная фотография вертолета Шестого канала являлась одним из самых дорогих сокровищ, – что он казался совсем уж маленьким, больше похожим на пещеру или... логово льва?.. чем на офис.
Бен ждал его.
– Закрой дверь и сядь. – Он говорил голосом старого, усталого радиокомментатора – низким и звучным, мрачным и слегка вибрирующим.
Джон закрыл дверь. Это означало, что рассчитывать на непринужденную беседу о том о сем не приходится.