– И знаете, какая мысль приводит меня в особый трепет? Это значит, что мы не безразличны Ему; Он действительно любит нас, и мы… мы что-то значим, мы живем в этом мире ради какой-то цели! И знаете, что еще? Неважно, сколь велики наши грехи, неважно, где и в каких условиях мы находимся, – мы можем обрести прощение, обрести свободу и чистоту, начать новую жизнь!
Принесли заказанные блюда – два супа и два салата. Салли обрадовалась вынужденной паузе в разговоре. Она дала ей возможность подумать над услышанным и задаться вопросом: кто же внушил этой девушке текст речи? Как получилось, что она сказала столько вещей, имеющих прямое отношение к ситуации Салли?
Впрочем, Бернис посещала церковь пастора Ханка Буша, а уж он-то умел попасть не в бровь, а в глаз. Его предложение прочитать Сто восемнадцатый псалом пришлось как нельзя кстати, а его утренняя проповедь, основанная на пятьдесят третьей главе из Книги пророка Исайи, явилась развитием той же самой, точно выбранной темы: это было именно то, что Салли надо было услышать.
Но тут все еще оставалась одна загвоздка. Некоторое время Салли молча жевала салат, обдумывая следующий свой вопрос, а потом облекла его в утвердительную форму.
– Я не чувствую себя прощенной.
– А вы когда-нибудь просили Бога простить вас?
– Я даже никогда не верила в Бога – во всяком случае в общепринятом понимании.
– Он существует.
– Но откуда мне знать это?
Бернис посмотрела на Салли и, казалось, проникла в самые сокровенные ее помыслы. Она ответила просто:
– Вы знаете.
– Значит… – Салли осеклась и отправила в рот еще вилку салата. Он не могла задать вопрос, вертевшийся у нее на уме. Он казался слишком глупым, слишком детским – как бессмысленный вопрос, на который давно уже ответили. Но все же… она должна была услышать прямой ответ, какие-то слова, которые она приняла бы без всяких сомнений. – Я надеюсь, вы позволите мне спросить…
– Конечно.
– Мне легче говорить понятными, общими словами…
– Говорите, как вам удобней.
– И что… – Салли снова замолчала. Откуда накатило это волнение? Салли проглотила еще немного салата, чтобы успокоиться. Теперь она почувствовала себя нормально. Теперь можно было спокойно спросить:
– Иисус принял смерть за меня?
Бернис ответила не шутливо и не легкомысленно. Она посмотрела Салли прямо в глаза и ответила твердо и просто:
– Да, он принял смерть за вас.
– За меня, за… – Салли пришлось напрячься, чтобы вспомнить свое вымышленное имя. – За Бетти Смит? Я имею в виду, вы совсем не знаете меня…
– Он принял смерть за Бетти Смит, точно так же, как и за Бернис Крюгер.
Что ж, она получила ответ.
– Понятно.
Этим данная тема исчерпывалась. Бернис заметила, что ее новая знакомая почувствовала себя неловко и решила не усугублять положение. Салли испугалась, что раскрылась чуть больше, чем надо, перед посторонним, ни в чем не повинным человеком, и побоялась рисковать, втягивая эту милую девушку в свои неприятности.
Бернис вернулась к разговору на чисто бытовые темы.
– И как долго вы находились в пути? Этот вопрос даже испугал Салли.
– О… с месяц или около того.
– А где вы вообще живете?
– Какое это имеет значение?
После этого продолжать разговор стало трудно, и обе пожалели об этом. Все их внимание занял процесс поглощения пищи, во время которого они изредка перебрасывались ничего не значащими, совершенно обыденными замечаниями. Салаты исчезли, тарелки с супом опустели, минуты текли.
– Была рада познакомиться с вами, – сказала Бернис.
– Пожалуй, я вернусь в пансион, – сказала Салли.
– Но послушайте… почему бы вам при случае не заглянуть в редакцию? Мы могли бы с вами позавтракать вместе?
Первым побуждением Салли было отказаться, но наконец она позволила себе расслабиться и принять приглашение:
– Да, конечно… С удовольствием. Бернис улыбнулась:
– Пойдемте. Я отвезу вас в пансион.
Старая ферма в окрестностях Бэконс-Корнера пустовала уже много лет. С самой смерти владельца здесь не видели ни одной живой души, здесь никогда не раздавался ни один звук и не загорался ни один огонек – кроме некоторых ночей, о которых никто не должен был знать.
В эту ночь тусклый оранжевый свет свечей пробивался сквозь щели дощатых стен и покоробившихся от сырости дверей огромного старого амбара. Изнутри доносился приглушенный звук человеческих голосов, монотонно выводивших ритмичные напевы и заклинания.
В амбаре собралось человек двадцать. Все они были одеты в черные балахоны, кроме одной женщины в белом, и стояли вокруг нарисованной на земляном полу большой пентаграммы. В центре пентаграммы лежали крест-накрест две передние ноги, отрезанные у козы, и на конце каждого из пяти лучей знака стояло по горящей свече.
Собрание вела женщина в белом, она держала в вытянутых руках большую серебряную чашу и говорила низким чистым голосом:
– Как в самом начале времен, великие силы будут призваны через кровь, и под нашей рукой, вершащей возмездие, чаши весов придут в равновесие.
– Да будет так, – хором пропели остальные.
– В эту ночь мы призываем силы и преданных слуг тьмы засвидетельствовать наш договор с ними.
– Да будет так!
* * *
Между стропилами зашелестели кожистые крылья: губительные духи зла начали собираться под крышей и наблюдали сверху за происходящим, мерцая желтыми глазами, скаля зубы в жутких ухмылках, упиваясь поклонением и почитанием.
Вцепившись в стропила под самым гребнем крыши, за церемонией следил Разрушитель, знавший наизусть все слова заклинания.
* * *
– Пусть ярость их воспылает против наших врагов, против всех, кто противостоит нам. Пусть милость их пребудет с нами, принесшими им эту жертву.
– Да будет так!
– Пусть женщина найдется.
– Да будет так.
Да будет так, – подхватили демоны, обмениваясь взглядами.
– Непременно будет, – сказал Разрушитель. – Непременно.
* * *
– Да будет она изгнана из укрытия и стерта в порошок, – провозгласила женщина.
– Да будет так, – хором пропели остальные.
Демоны закивали головами и одобрительно захихикали, крылья их задрожали от возбуждения. Темные духи продолжали прибывать. Они тесно облепили стропила, скаты крыши, заполнили сеновал.
– Да будут разбиты и разделены христиане, да поразит их недуг, да поразит их злая воля.