Но тут звонит Ник и спрашивает, во сколько утром прислать машину (завтра она переезжает к нему, завтра уже свадьба!), — и Нэнси вдруг понимает, что на самом деле ему просто хочется поговорить с ней. А подвыпившая Робби хихикает и в конце концов орет во весь голос: «Бросай трубку, завтра наговоритесь!» — приходится объяснять Нику, кто здесь вопит и что они делают — и он смеется...
А потом Нэнси лежит полночи без сна и думает, вспоминает... И в первый раз задумывается: правильно ли поступает? Только задуматься не очень получается — в голову лезут всякие посторонние мысли. И внутри все дрожит — не от страха, а как бы... в предвкушении, и хочется, чтобы быстрее наступало утро, когда еще что-то будет.
Она решает не говорить матери о том, что вышла замуж, — просто оставить сообщение, что уезжает и звонить в ближайшее время не будет. А куда уезжает — неважно.
И вдруг, вспышкой — странная мысль: у Ника глаза похожи на ночник, который он сделал. Тоже — будто за цветным кристаллом горит и переливается огонек. С этой мыслью Нэнси и засыпает...
А утром, естественно, просыпает — и вскакивает от стука в дверь. Появляется Бен, и Нэнси страшно неудобно — она еще в халате, но он, будто так и положено, спрашивает: «Тебе заварить кофе?» — и идет на кухню, но застревает возле коробки с видеокассетами.
И когда она выходит из ванной, он все еще сидит на корточках и перебирает кассеты, вытащив половину наружу. И только что не облизывается. Оказывается, ему тоже нравятся старые вестерны.
Она спрашивает: «А что любит смотреть Ник?» — чтобы хоть что-то про него знать. Но Бен пожимает плечами и говорит: «Ничего. Он редко что-то смотрит, кроме биржевых сводок и новостей».
А потом он стаскивает вниз коробки и чемоданы — и они едут к Нику... точнее, домой, — мысленно поправляет себя Нэнси. Ведь теперь это будет и ее дом! Ей становится вдруг не по себе, но Бен ничего не замечает и продолжает спрашивать что-то о фильмах. Она машинально отвечает — и думает: «А Ник бы заметил...»
Ей хочется его скорее увидеть — может быть, при нем пропадет неожиданно возникшее чувство неловкости и нереальности всего происходящего? Но его нет... они входят в дом — а его нет...
Нэнси озирается, и Бен, поняв этот взгляд, объясняет: «Ник работает. Он обычно уже с шести на ногах... ну то есть... сама понимаешь. Он не любит, когда к нему в кабинет суются — подожди, скоро сам вылезет».
А ее новая спальня большая, светлая — и какая-то ужасно пустая. Голые стены, кровать с резной спинкой и бледно-розовым гобеленовым покрывалом, рядом тумбочка, и на ней — единственное яркое пятно во всей комнате — ночник! Нэнси тут же включает его — пусть светится, веселее будет.
Бен приносит остальные коробки, говорит: «Все, располагайся! Если что нужно — я в гостиной», — почему-то ухмыляется — и уходит.
И она начинает «располагаться»...
Все утро Ник то и дело поглядывал в окно, дожидаясь возвращения Бена. Точнее, приезда Нэнси.
С того момента, как она сказала: «Я согласна», он, сам того не желая, пребывал в весьма растрепанных чувствах. Почему она согласилась? Что оказалось для нее важнее всего? Деньги? Возможность учиться? Что ж — это именно то, что он ей обещал...
Но что будет дальше? Как будут складываться и к чему придут их отношения, основанные, с ее стороны, на чисто прагматическом интересе, а с его — на остром, животном, атавистическом желании любой ценой забрать ее (вот эту, именно эту, веселую, живую и пахнущую травой) себе?
Когда Нэнси в то утро пришла обсуждать «технические вопросы», Ник сразу почувствовал, что она оживает.
И улыбка уже не выглядела вымученной, и глаза смотрели повеселее — словно опустошенный сосуд постепенно, капля за каплей, начал наполняться прежней радостной энергией.
Хуже было другое: то ли из-за того, что он рассказал ей, то ли потому, что (и это наиболее вероятно!) она боялась повторения вчерашней выходки, когда он набросился на нее, словно дикарь, — но, казалось, Нэнси начала стесняться его. Даже не поцеловала при встрече — только протянула руку и, стоило ему пожать ее, тут же отдернулась.
Ник сделал вид, что ничего не заметил, и повел ее завтракать. С ходу предложил пожениться послезавтра (самому себе не признаваясь, что движим все тем же первобытным желанием: «Скорее! Ее — сюда, себе!»). С облегчением воспринял то, что Нэнси не вознамерилась устроить пышное торжество и пригласить целую орду гостей, которые бы смотрели на них и жалели ее (или его?..).
Отвел ее на кухню и представил миссис Фоллет:
— Вот это моя будущая жена! Теперь вам будет с кем обсуждать мое меню! — добавил он с легким злорадством (то, что Ник наотрез отказывался тратить время на процедуру под названием «обсуждение недельного меню», служило, по сведениям Бена, поводом для определенного недовольства).
Миссис Фоллет явно смутилась.
В тот день все в доме — включая и Ника — чувствовали себя немного не в своей тарелке. Все, кроме Бена, который с первой минуты знакомства, словно так и полагалось, начал называть Нэнси по имени.
Ник про себя решил, что это уж слишком! Ему самому, конечно, было бы глупо пытаться «сохранить дистанцию» с человеком, который последние шесть лет ворочает его тело, вставляет ему катетер и — пардон! — моет задницу. Но Нэнси-то — другое дело, и фамильярничать с ней Бену было вовсе не обязательно.
Постепенно убедившись, что он ведет себя вполне «цивилизованно», Нэнси перестала дичиться и просидела у него полдня, болтая о том о сем. Под конец она уже не пыталась убрать прочно оккупированную им руку, а на прощание поцеловала — правда, в щеку, но все равно...
Задумавшись, Ник не сразу понял, что из гостиной доносятся знакомые звуки выстрелов. Выскочив в гостиную, он обнаружил Бена, развалившегося в кресле и с блаженным видом уставившегося в телевизор, откуда доносились какие-то по-особому подвывающие выстрелы и — вместо привычной полицейской сирены — цокот копыт. Увидев Ника, Бен щелкнул пультом и доложил:
— Привез. Видеотека у нее шикарная — сплошные вестерны! Я один уже позаимствовал, — кивнул в сторону экрана.
Как будто его об этом спрашивали!
В спальню Нэнси Ник вкатился с налета, привычно открыв дверь пультом, и, лишь оказавшись внутри, подумал, что, наверное, стоило постучать.
Она стояла у окна и обернулась — и обрадовалась. И он рассмеялся, сам не зная чему — просто потому, что на Нэнси был розовый спортивный костюм, полосатые яркие гольфы и тапочки-«собачки» с висячими ушами и глазами-пуговицами.
— Ты чего? — удивилась Нэнси. Бросила на себя взгляд и, кажется, немного смутилась. — Я люблю так одеваться... Так веселее!
— Мне ужасно нравятся твои тапки.
Подъехал вплотную, получил свой (полагающийся жениху!) поцелуй и поцеловал в ответ — в первый раз, не считая его дикарской эскапады. Губы оказались прохладными и нежными — больше ничего он распробовать не успел.