Берсенев нахмурился:
– Допускаю, что она была повенчана с Игнатием, но женой его она не была.
Емеля растерянно хлопнул глазами, но Берсенев знал, что говорил. Знал доподлинно!
– Это вы к тому, барин, что свидетельства об их венчании так и не нашли? – робко проговорил Емеля. – Да, пропало… Я нарочно к Степаниде ездил – но и у нее того свидетельства не оказалось. Пропала бумага! А ведь по ней…
Он испуганно захлопнул рот.
– По ней Лаврентьево должно принадлежать Ирене, – кивнул Берсенев. – Да что в той бумаге! Я ей и Лаврентьево, и Берсенево отдам, только бы она была жива! Проклятый немец, проклятый Адольф! Шекспирову Яго и не снилось такое коварство! Не иначе кара небесная настигла его в той конюшне, где он нашел свой конец, иначе я разорвал бы его на части своими руками.
Емеле было что уточнить относительно этой небесной кары, однако он счел за благо промолчать и не перебивать барина.
– Напоследок он оставил мне письмо – прощальное письмо, полное самых гнусных издевок. Вернее, это письмо нашли на его мертвом теле. Очевидно, Адольф Иваныч намеревался его с дороги отправить. Письмо несколько размокло, и чернила расплылись, однако разобрать написанное было вполне возможно. Он писал, что наконец-то получил возможность свести счеты с глупцом-русским, на которого принужден был работать, что он презирает русскую доверчивость и глупую готовность открывать свою душу всякому встречному-поперечному. Он давно задумал обобрать меня, он нарочно довел до смерти Игнатия, а уж появление Арины, то есть Ирены, стало для него истинным подарком судьбы. Он сразу понял, что я потерял от нее голову, потому и дал ей роль, потому и предоставил относительную свободу, надеясь, что между нами случится… – Берсенев запнулся. – Он угадал! Я полюбил Арину, а когда после спектакля она исчезла вместе с тобой, окончательно лишился рассудка. Макридина была в сговоре с Адольфом Иванычем, она молчала… теперь мне это понятно. Ваше исчезновение и мое горе дали немцу возможность беспрепятственно завладеть деньгами и бежать с ними. Они пропали, а может быть, он их где-то припрятал, надеясь вернуться за ними позже.
Емеля хотел кое-что прояснить относительно судьбы этих денег, но вспомнил старинную пословицу о том, что молчание – золото, и прикусил язык. «Вот так так! – подумал он. – Кабы мы обшарили тогда карманы гнусного Адольфа, все совсем иначе вышло бы! Но даже в голову не взошло. А не то и в бега не пришлось бы ударяться, и дуэлей бы этих глупых не было, и Аринка, значит, не лежала бы, кровью истекая…»
На глаза его навернулись слезы.
– Барин, – пробормотал Емеля глухо. – Простите, ради Христа, но ведь Адольф проклятущий и нас вокруг пальца обвел, как и вас. Не гневайтесь, окажите ваше милосердие!
– Да не гневаюсь я, с чего ты взял! – пожал плечами Берсенев. – Ты вот давеча сказал, будто за честь сестры вступался. Значит, Ирена тебе как сестра? А я уж подумал было…
– Ни-ни, барин! – твердо сказал Емеля и даже пальцем поводил перед носом для усиления впечатления. – Ни-ни! Сердце мое навеки отдано другой. Я все это время только и мечтал воротиться да жениться на ней. И коли вы простите меня, то отдайте за меня Матрешу!
– Голову бы тебе оторвать, – буркнул Берсенев. – На кол бы тебя посадить, как в старину саживали! Четвертовать бы тебя! Колесовать! А, ладно, бери свою Матрешу! – махнул он рукой, и Емеля, уже несколько раз простившийся было с жизнью, осмелился наконец перевести дух. – Да что ж они так долго там! – жалобно вскричал вдруг Берсенев. – Если она умрет… – И он так покосился на Емелю, что тот лишь понурился, поняв: не видать ему ни Матреши, ни жизни, если…
– Господа! – Из тумана появился доктор. – Где мой экипаж? Я закончил перевязку, даму нужно отвезти в покойное место.
Появился Станислав Белыш, и Берсенев невольно простер к нему руки, увидев, что тот несет Ирену. Голова ее лежала на его плече, и Берсенев вдруг остро захотел убить этого молодого человека. С трудом удалось вернуть себе подобие спокойствия, вспомнив, что это брат Ирены.
– Я хочу увезти ее в город, в хорошую гостиницу, – сказал Белыш, тяжело дыша. – Как думаете, доктор, выдержит она поездку?
– Да вы что?! – Доктор воздел руки. – Это же день пути. Самое большее версты три можно позволить. Хотя молодой организм, конечно… и рана навылет… и крови она немного потеряла…
– Белыш, послушайте, – рванулся вперед Берсенев. – Мое имение, Лаврентьево, в двух верстах отсюда. Там великолепный дом, уход за вашею сестрою будет отменный. Доктор поедет с нами.
– Да как же?! – заикнулся было тот, однако Емеля с такой силой дернул его сзади за пыльник, что доктор от неожиданности умолк.
– Какое может быть Лаврентьево? – неприязненным тоном пробормотал Станислав Белыш. – Как я могу везти в ваш дом Ирену, если я намерен в ближайшее время стреляться с вами, сударь?!
– Господи Боже! – ахнул Емеля. – Еще того не легче! Да за что же?!
– За то же, за что собирались стреляться вы, милостивый государь, – сухо ответил Белыш. – За честь сестры!
И тут он заметил превращения, происшедшие с лицом его собеседника… Глаза его стали по-детски круглыми:
– Господин Софоклов! Что с вами?! Что с вашим лицом?!
– Вы видите перед собой истинное лицо господина Софоклова, – объяснил Берсенев. – Но сейчас не о нем речь. Вы намерены стреляться со мной? У вас для этого есть все основания. Однако не соблаговолите ли прежде выслушать мои объяснения? В любом случае сейчас следует думать не об удовлетворении чьей-то мстительности, а прежде всего о здоровье Ирены. Никакие законы гостеприимства не помешают нам сойтись на поединке, если мое предложение жениться на вашей сестре вас не удовлетворит.
– Жениться? – Станислав покачнулся от неожиданности. – Но мне кажется, она замужем за другим. Она жена графа Игнатия Лаврентьева… во всяком случае, так мне признался священник в одной церковке на Островах после того, как я чуть не вытряс из этой канальи всю душу! В поисках сбежавшей сестры я Санкт-Петербург и Нижний Новгород вверх дном поставил, а нашел ее…
– Игнатий Лаврентьев умер, – сказал Берсенев. – Но садитесь же в коляску, не то вы сейчас упадете и уроните Ирену! Садитесь, и мы поедем. По пути я вам все объясню. Емеля, где Байярд? Веди его сюда. Поедешь на нем рядом с коляской.
– Слушаюсь, ваше сиятельство!
– Чудеса в решете, – пробормотал Станислав Белыш, слушая этот диалог.