Хью. Ах, да, у меня случился нервный срыв, потом удар, а, придя в себя, я обнаружил, что полностью потерял голос.
Стивен. Память!
Хью. Память, полностью потерял память…
Пауза.
Стивен. (Негромко) И теперь я ничего не могу вспомнить о…
Хью. (Негромко) Да знаю я, знаю, я просто выдерживал паузу. (Громко) И теперь я ничего не могу вспомнить о той поре моей жизни.
Стивен. Ужасно, ужасно. Так что же, Мери изменяла тебе в то время?
Хью. Ну…
Стивен. (Шепотом) Я забыл.
Хью. (Шепотом) Я тоже.
Стивен. Нет, ты забыл.
Хью. А, понял. Я забыл. Может и изменяла, но я просто не могу… э-э… вздрючить?
Стивен. (Шипит) Да нет же, вспомнить!
Хью. Стремнуть. Я…
Стивен. (Уходя прочь) Козел!
Хью. Я козел. Козел, это верно…
Смущенно смотрит в спину уходящему Стивену.
…верно, ну, ладно, Невилл, всего тебе доброго. Приятно было встретить тебя после стольких… э…
Стивен. (Орет) Лет!
Хью. Да, правильно. Лет!
Хью — нищий. Чахлая бороденка, старый дождевик — вид самый жалкий. На земле перед ним лежит матерчатая кепка, а сам он играет на губной гармошке. Мимо проходит одетый, как плутократ, Стивен. Он изумленно останавливается и пристально вглядывается в Хью. Тот начинает чувствовать себя не совсем уютно.
Стивен. Что, черт побери, вы делаете? Что вы делаете?
Хью. Вы это о чем?
Стивен. Зачем здесь кепка?
Хью. Ну, для денег.
Стивен. Денег? Каких еще денег? Я спрашиваю, чем вы тут занимаетесь?
Хью. Исполняю музыку, разве не слышите?
Стивен. Исполняете? Исполняете? Вы исполняете? Что значит, исполняете?
Хью. Играю на губной гармошке, а мне за это деньги дают.
Стивен. Деньги? Вам дают деньги? За игру на губной гармошке? Вам дают деньги за такую игру? Нет, правда? Вам за нее платят?
Хью. Некоторые платят. Кому от этого плохо?
Стивен. Кому плохо? Он говорит: кому от этого плохо. Люди готовы отдавать ему деньги за то, что он торчит посреди улицы и слюнявит губную гармошку? Невероятно.
Хью. Знаете, если вам не нравится, вы вовсе не обязаны слушать или подавать мне.
Стивен. Не нравится? А как это может нравится? Это омерзительно. Самые гнусные и жалкие звуки, какие я когда-либо слышал. И за них вам дают деньги?
Хью. Ну, и еще по доброте душевной, верно? Люди просто проявляют доброту.
Стивен. Ах они доброту проявляют, вот оно как? Знаете что, если бы они захотели проявить к вам доброту, им следовало бы просто пустить вам пулю в лоб. Вот это я называл бы проявлением доброты. Избавлением вашей особы от всех страданий.
Хью. Так я и не страдаю. Мне моя жизнь по душе. Люди временами встречаются очень славные.
Стивен. Не страдаю? Он не страдает! Как же вы можете не страдать, вы только посмотрите на себя — одеты в лохмотья, пахнете отвратительно, — да что у вас может быть, кроме страданий?
Хью. Знаете, вы какой-то уж очень грубый.
Стивен. Разумеется, знаю. Полагаете, я этого не заметил? Да, я груб, и даже очень груб, особенно с дурно пахнущими, убогими нищебродами, которые из рук вон плохо играют на губной гармошке.
Хью. Слушайте, в нашем с вами распоряжении целая планета, так почему бы вам не позволить мне просто жить?
Стивен. Целая планета? «В нашем с вами распоряжении»? О чем вы говорите? Планета, на которой живу я, наполнена ресторанами, скоростными машинами, крупными финансовыми потоками, отдыхом на Барбадосе и тонкими винами. А ваша планета полна бутылок из-под дешевого пойла, воющих губных гармошек, вони и грязных ночлежек. Это совсем другая планета. Как вы смеете даже предполагать, будто она — та же самая?
Хью. Считайте их разными, если хотите, но это все та же планета. И одна без другой существовать не может.
Стивен. О чем вы говорите — «не может»? О чем? Вы хотите сказать, что я завишу от вас?
Хью. Конечно зависите. Все ваше богатство выстроено на гниющей груде моей нищеты — в один прекрасный день эта груда просто рассыплется и вы рухнете вместе с ней.
Стивен. На гниющей груде? Вы спятили? Это же коммунистические разговорчики. Вы коммунист? Хотите, чтобы я полисмена позвал?
Хью. Быть коммунистом — не преступление. К тому же я не коммунист.
Стивен. Не преступление? Не преступление? Да вы вконец обезумели, не преступление. Нынче 1988 год и, разумеется, это преступление. Коммунисты — враги демократии, преступники, все до единого.
Хью. А чего такого уж хорошего в вашей демократии?
Стивен. Что хорошего в демократии? Он спрашивает, что хорошего в демократии? Демократия — это свобода речи, мысли и верований, вот что в ней хорошего, убогая вы кучка смрада. А теперь, убирайтесь с моей дороги, пока я вас огнем не пожег. Найдите работу, приведите себя в порядок. Я чувству себя просто униженным, когда натыкаюсь на груду мусора, которая еще и на гармошке играет.
Стивен поворачивается и уходит.
Хью. (снимает за его спиной бороду) Подождите!
Стивен. Подождать? Это чего же?
Хью. (Указывая пальцем прямо в камеру) Видите это?
Стивен. Что? Что я должен увидеть? И куда подевалась ваша борода, что вообще с вами такое? Совсем с ума сошли? Ну, что я должен увидеть?
Хью. (Со смехом) Так вы меня не узнаете?
Стивен. Вас? Нет, не узнаю. Разумеется, не узнаю, с какой стати?
Хью. Вы когда-нибудь смотрели телепрограмму «На улицах с Бибби»?
Стивен. «На улицах с Бибби»? А, ту, что снимается скрытой камерой?
(Вдруг приходя в ужас) Боже мой, но вы ведь не Роберт Бибби, правда?
Хью. (Снова опускаясь на тротуар). Нет, но мог бы им быть.
Хью. Папа?
Стивен. Да?
Хью. Я вот тут думал.
Стивен. Да, конечно.
Хью. Помнишь, как ты сказал, что мама ушла, чтобы жить с Иисусом?
Стивен. Да?
Хью. Ну так я думаю, что это неправда.
Стивен. О?
Хью. Да. Потому что я видел ее вчера вечером.
Стивен. Неужели?
Хью. Да. В супермаркете. И с ней был мужчина, совсем не похожий на Иисуса.