Но самое неприятное — Илья Федотович лишился Касьяна. Словно бы у него самого руку отсекли! Лишился верного воина, на которого он мог положиться всегда и во всем. Который бодрствовал, когда он спал. Который прикрывал спину, когда он застревал в сече. Который мог командовать небольшой боярской ратью не хуже его самого. Мог вести поход вместо него, мог с малой силой обойти хитрого ворога стороной, запутать, перехитрить, мог пойти в битву, не боясь и не оглядываясь, коли видел, что принесет этим пользу.
Нет больше ратника Касьяна. Не ходить ему в сечу, не водить воинов в лихие атаки. А Дмитрий мал, на него эту ношу не взвалить…
Илья Федотович опустился в кресло, положил руки на подлокотники, откинул голову на гнутую спинку, закрыл глаза.
Холопов, пожалуй, он найти сможет. Как по крепостным своим поедет, оброк собирать, глядишь, и соблазнится кто из сыновей мужицких на лихую службу в хозяйской усадьбе. Осенью в Москву отправится, там тоже вольные людишки могут за серебро богатому боярину продаться. Но этих дворовых на смотр выставить еще можно, а вот каковы они в сече, в походе окажутся… Глядишь, и опять половину в страдники придется отправлять, на землю сажать. Потому как при виде пищалей они бледнеют, от татарского посвиста головы пригибают. Нет, не скоро силу свою восстановить удастся. Да еще Касьян… Кого вместо него приблизить? Ермилу? Прохора? Ефрема?
Нет, не то. Холопы они по сути и рождению. Послушны, отважны, но слова поперек не скажут, сами что-либо сделать не решатся. Трифон? Это может и рискнуть на свой страх, но… Молод еще, баламут. Рисковать может, отвечать — не умеет. Людей ему доверить нельзя. Тогда кто?
Боярин Умильный сидел в раздумьях довольно долго, потом решительно поднялся, вышел из светелки, спустился по лестнице, пересек двор, поднялся на стену и решительно распахнул дверь в терем.
— Здравствуй, Илья Федотович. — Подобранный в степи стрелец сидел на тюфяке и старательно обстругивал обломок оглобли. — Стучаться вас никогда не учили?
— Здоров и ты будь, служивый. — Помещик придвинул к себе табурет, сел на него. — Сказывали мне о храбрости твоей при татарском набеге. Благодарность прими мою за помощь.
— Да чего там, — пожал плечами Андрей. — Не за что.
— И про то сказывали, как ты из тюфяка по смердам моим стрелял…
По спине сержанта пополз неприятный холодок. Зачастую очень трудно объяснить людям, что война — жестокая штука и что на ней не существует морали и справедливости. Матях отложил недоделанный шомпол и наклонился вперед, сложив руки на груди.
— Стрелял, — кивнул он. — Стрелял по смердам, что вперемешку с татарами бежали. И даже, думаю, ранил человек пять. Да только выстрелы эти спугнули «чехов», отогнали как раз тогда, когда сын твой уже ворота собрался запирать. Не рань я этих пятерых, за воротами остались бы все. И порубили бы татары не пятерых, а пятьдесят. Всех до единого, как миленьких.
— Я не про то спрашиваю, служивый. — На губах боярина появилась странная улыбка. — Странно мне, как ты вдруг с зельем огненным справно сладился. Вроде не помнил досель ничего?
— Не знаю, — пожал плечами Андрей. — То не я, то руки вспомнили. Как пушку увидел, так вроде все само собой получаться стало.
— Занятно. Видать, и вправду стрелец ты государев, — покачал головой Илья Федотович и неожиданно обнажил саблю. — А ну, это в руку возьми. Может, опять чего вспомнишь?
Матях принял оружие, несколько раз взмахнул легким клинком. Сабля летала в руках, как пушинка. Не меч — игрушка детская.
— Как? — с жадным интересом спросил боярин.
— Не то, — качнул головой Андрей, возвращая клинок. — Больно легкая. Странно.
— Легкая, баешь? — приподнял брови Илья Федотович. — Так то можно исправить. Пойдем.
Уже вдвоем они вышли из терема, поднялись в дом и повернули в обширную комнату, что располагалась за кухней, у задней стены постоянно горячей печи. Илья Федотович самолично отпер висячий замок, пропустил гостя внутрь. Здесь было тепло и сухо, и ржа не могла причинить вреда собранному железу. А железа имелось немало. Вдоль стен стояли копья, рогатины, совни на длинных древках. Отдельно, на чистых тряпицах, лежали длинные плоские ножи и граненые стилеты. Чуть дальше, на узких полочках, покоились сабли, за ними — несколько прадедовских прямых обоюдоострых мечей. Имелись здесь и топорики, и бердыши, серебристыми кучками лежали кольчуги, шлемы, непонятные комплекты из стальных пластин, пучки стрел, луки. А что покоилось в шести больших сундуках — оставалось только догадываться.
— Ну, смотри, служивый. Что по руке станет?
Андрей двинулся по оружейной комнате, осматривая собранное богатство. Копья — это оружие боя на дальней дистанции, в тесной стычке от них пользы мало. Прямой меч? Матях на мгновение остановился, но тут же отрицательно покачал головой: мечом, как и ножом, нужно уметь работать. Тем более что по боевым качествам он уступает сабле — недаром на Руси кривые клинки еще в незапамятные времена мечи вытеснили. А саблю он уже пробовал. Еще шаг — и рука сержанта невольно потянулась к бердышу. Заканчивающийся стальным острием подток, [94] острый кончик длинного лезвия. Значит, наносить удар можно обеими сторонами. Сам клинок изогнутый, как сабля, но длинный — в половину роста. Им и рубить удобно, и прикрыться, как щитом, можно. Дерешься на дальней дистанции — берись за древко внизу, и у тебя копье. Сошлись ближе — перехватывай за середину, где под косицей как раз оставлено защищенное лезвием место для руки. И вот уже у тебя обоюдоострый боевой шест. Еще ближе сошлись — так кривым лезвием и в упор резаться сподручно. А по весу всего чуть тяжелее, нежели «Калашников». В руку ложится легко и приятно. Чувствуется не былинка, а оружие прочное и надежное.
— И впрямь стрелец, — с некоторым разочарованием вздохнул Илья Федотович. Он надеялся обнаружить в раненом воине более родовитого гостя. И все-таки… Нет, не станет стрелец, пусть он и слуга государев и токмо перед ним ответ держит, так уверенно с боярином родовитым разговаривать. Спорить не рискнет, дела свои, как несмышленышу, растолковывать. Для этого куда более родовитая кость нужна. И боярин Умильный решился еще на одну проверку. — Хотя… Давай еще одно мастерство опробуем. Вот, лук мой возьми. Стрельцу его нипочем не натянуть, это не зельем огненным плеваться. Тут навык и сила богатырская нужны. Держи. А вот наперсток мой.
Наперстком оказалось широкое костяное кольцо, которое боярин надел Матяху на большой палец правой руки. В левую сержант принял лук — размером немногим больше метра, обтянутый тонкой кожей. И легкий — килограмма не будет. Андрей широко расставил ноги, зацепил кольцом тетиву, коротко выдохнул и растянул лук на всю ширину. От натуги что-то захрустело промеж лопаток, кровью налилось лицо, заныл большой палец. Матях подумал о том, что штангу, пожалуй, держать легче, и, не дожидаясь отмашки, расслабился. Протянул оружие владельцу.
— Надо же, натянул. — На лице боярина читалось подлинное изумление. — Нет, служивый, ты не стрелец.