Сержант молча пожал плечами.
— Нет, не стрелец, — повторил Илья Федотович, задумчиво поглаживая бороду. — Потому, Андрей, не помнящий своего рода, хочу предложить тебе дело, чести твоей не роняющее ни в коем разе. Иди, служивый, ко мне в боярские дети. Дам я тебе на прокорм деревню Порез, снаряжу честь по чести. Броню дам знатную, коней, клинки, какие захочешь. Холопов тебе определю. Коли род свой, дом упомнишь, так вернешь мне долг за оснастку воинскую, и дело с концом. Я слово сдержу. В Москву тебя возьму, дабы друзья узнать могли. В Разрядный приказ съездим. А пока и честь сохранишь, и дом свой заимеешь. Что скажешь, служивый?
Матях молчал, пытаясь переварить услышанное. Как это — ему дают «на прокорм» целую деревню? Что он с ней будет делать? И как за это расплачиваться? Хотя, с другой стороны — мог ли он когда в жизни представить, что станет хозяином целой деревни?
— Ты не думай, — по-своему воспринял его молчание Илья Федотович, — в служении боярам Умильным стыда нет и ни для кого быть не может. Род наш на Руси один из древнейших, мы с любыми князьями вровень держимся. Кем бы ты ни был по отцу с матерью, краснеть не придется… Или не желаешь более животом рисковать? К покою стремишься? Землю пахать, тягло платить, голову под татарскую саблю не подставлять? Так ты скажи, я пойму. Всякое повидал. Надел дам хороший, пяток лошадей, соху, топор, скарб какой на первое время, подъемных рублей пять заплачу, от оброка освобожу на три года. О чем мыслишь, служивый?
— Нет, — покачал головой Матях, — вот уж чего я точно не хочу, так это пахать землю сохой на лошадях. Уж лучше в боярские дети.
— То всякий сам для себя считает. — Боярин принял от Андрея лук, повесил его на стену, на торчащие деревянные штырьки. — Так что скажешь, служивый? Согласен ко мне на службу пойти али отгостевался, пойдешь кров родной искать?
— Ну, в общем, да, — пожал плечами сержант, прекрасно понимая, что никакой иной возможности устроиться в новом мире для него не существует. Программисты здесь точно не нужны, сельское хозяйство для него и в двадцатом веке тайной за семью печатями было, строить или торговать он тоже не учился. А воевать… Воевать в России каждый мужчина умеет, государство позаботилось. Срочную почти всю оттрубил, какой-никакой, а навык есть. — Мне что теперь, нужно колено преклонить и руку поцеловать?
— Да ты, никак, глумишься, служивый?! — неожиданно залился краской хозяин и схватился за рукоять лежащего на ближнем сундуке меча. — Али род мой недостойным считаешь?!
— Помилуй, Илья Федотович, — попятился Матях. — И в мыслях не было! Просто не знаю я, как поступать нужно в таком случае. Забыл же я все, Илья Федотович! Не знаю! И род твой не могу никаким считать, потому как не знаю о нем ничего…
— Неужели про род бояр Умильных ничего не знаешь? — Подобное заявление настолько удивило хозяина, что он вмиг растерял свой гнев, хотя меча из рук все еще не выпустил.
— Да я своего роду-племени не помню, Илья Федотович! Куда уж мне про чужие знать? И как поступать, тоже не помню. То ли кланяться положено, то ли «ура» кричать.
— Это уже я запамятовал, служивый, прости, — окончательно успокоившись, положил оружие на место боярин. — А русский человек колени токмо пред Богом преклоняет, это ты по-любому помнить должен. Али и вправду готов был унижение принять?
— Не принял же, — довольно улыбнулся Андрей.
— Не принял, — согласился хозяин. — Значит, согласен в дети ко мне пойти?
— Согласен, — решительно кивнул сержант, хотя промеж лопаток и пробежал холодок неуверенности. Все-таки новую жизнь себе выбирает, не в «Империю» играть собрался.
— Ну так иди сюда, сын боярский, — раскрыл объятия новоявленный «отец». Андрей шагнул к нему, мужчины обнялись. Илья Федотович уткнулся носом своему новому соратнику немногим выше солнечного сплетения, неожиданно почувствовав себя чуть ли не карликом, и поспешил отодвинуться. — Панцирь я тебе в Суздале закажу. Кузнецы там сказочные, особливо пекшинские кольчужники. Брони под твою стать у меня средь припасов нет. Бердыш сразу забирай, щит. Коней из конюшни моей взять можешь, пока своих не заведешь. Кожу, сукно, сатин тоже дам, из своей кладовой. Девки одежу тебе справят. Вошвы потом сам добавишь. Что еще надобно?
— Все, — пожал плечами Андрей. — Голый я к тебе попал, Илья Федотович.
— Да, главное… — Хозяин снова взялся за меч, но на этот раз просто отложил его в сторону, открыл сундук, в котором обнаружился изрядный запас серебра: кубки, покрытые тонкой чеканкой и залитые яркой эмалью, кувшины, украшенные драгоценными камнями, пухлые мешочки с вышивкой — наверное, кошели — блюда, вазы, чаши. Поворошив это добро, боярин достал нечто похожее на поварской черпак среднего размера, но серебряный; сама чаша покрыта арабской вязью снаружи и изнутри, ручка украшена алым продолговатым камнем, похожим на разрезанную вдоль каплю воды. — Вот, держи. Это будет твоя ложка!
— Благодарю, Илья Федотович, — неуверенно ответил Андрей, принимая подарок, и покосился на Умильного, пытаясь понять, шутка это или такое утонченное издевательство: вручать со всей торжественностью застольный инструмент. Хотя — дороговат подарок для шутки.
— Гликерии скажу, — кивнул боярин, — она тебе тряпицу даст, чтобы заворачивать.
По его серьезному тону Матях понял — не шутка. Вручение ложки — действительно торжественная процедура вроде принятия присяги. Хорошо хоть, целовать ее, как автомат, никто не требует.
— Так, — закрыл сундук хозяин и перешел к другому. — Поясной набор у меня есть полный. Хотел Дмитрию отдать, да, пока на Литву ходил, он себе сам справил…
Илья Федотович протянул своему новому «сыну» широкий, в полторы ладони, коричневый ремень с наклепанными на него округлыми медными бляхами, с толстой пряжкой, похожей на армейскую — но вместо звезды на ней красовался натуральный мальтийский крест. С ремня свисали несколько более тонких ремешков с кольцами, а еще резные костяные ножны, из которых торчала темная деревянная рукоять, и небольшой мешочек. На двух кольцах держалась продолговатая замшевая сумочка, напоминающая патронташ для СКС, но более длинная и мягкая.
Андрей сразу перепоясался, зацепив штырьки на обратной стороне пряжки за самые крайние дырки ремня, оправил рубашку, убрав складки на ней за спину, и сразу испытал знакомые подтянутость и собранность. Теперь он действительно ощущал себя воином. Куда больше, нежели с пушкой в руках, но голышом.
— Епанча тебе любая мала будет, — продолжал вспоминать боярин. — Ввечеру сшить укажу. Саадак не собран, опосля дам. Сапоги… А, засапожник… Кистень… — Он быстрым шагом пересек комнату, распахнул створки сколоченного из досок шкафа. Достал еще один нож — но на этот раз в простых кожаных ножнах и длиной не десять сантиметров, а все тридцать. Последним сержант получил боевой кистень — стальную гирьку, невероятно похожую на обычный строительный отвес, но весом граммов двести, подвешенную на тонкий плетеный ремешок длиной в локоть, прикрепленный к короткой деревянной рукояти. — Теперь, думаю, все. Справу конскую на конюшне подворники дадут, рогатину себе по руке тоже сам справишь, навершие дам, ратовище у себя вырежешь. Да?