Матях неуверенно пожал плечами.
— Я так думаю… — запирая сундуки, почмокал Илья Федотович, — я так думаю, с броней и поддоспешниками, войлочным и кожаным, с шеломом, шапкой бумажной… За снаряжение я на тебя, сын боярский, пять-три рублей [95] новгородских долга напишу… Нет, — тут же спохватился хозяин, — еще лук потребен. Коли мой возьмешь, полста рублей за все будет. Татарский купить — рублей десять за саадак.
— А если пищаль взять? — Матях совершенно точно помнил, что пищали в шестнадцатом веке использовались уже вовсю.
— Что ты, кожемяка какой али кабатчик, с зельем баловаться? — презрительно фыркнул боярин. — Да и на смотре ратника с пищалью подьячий не зачтет. То для стрельцов баловство.
— А стоит-то сколько? — стало интересно Андрею.
— Две-три куницы, — поморщился Илья Федотович. — Коли зело добротная, то и рубль спросить могут. Ну, захочешь, управишься, купим. Пусть лежит. Но пока у себя не держу. Не надобно. А сейчас пойдем. Снаряжение тут у двери оставь. Заберешь, как на дачу [96] поедем.
Поначалу Илья Федотович повел Матяха в домовую церковь — темную часовенку, занимавшую угол жилого дома. Снаружи она узнавалась по шатру с крестом, крытому деревянной остроконечной черепицей, похожей на крупную рыбью чешую. Из дома внутрь вели широкие двери с иконой Богоматери на притолоке. Правда, боярин совсем забыл, что внутри высокого, метра четыре, помещения метров десяти в длину и пяти в ширину стоит восемь гробов, над которыми читает заупокойную службу отец Георгий — со священником Андрей уже познакомился. Возле усопших толпились родственники — мяли в руках шапки мужики, плакали укутанные в темные платки женщины.
Перекрестившись и поклонившись иконостасу, боярин Умильный развернулся, быстрым шагом направился в трапезную. Остановился в красном углу, в котором, перед ликом святого Сергия, чадила масляная лампадка, начал молиться. Андрей, не зная, что делать, стоял сзади, крестясь и кланяясь одновременно с хозяином дома.
Хлопнула дверь, появилась дворовая девка.
— Снеди принесть, Илья Федотович? — кашлянув, поинтересовалась она.
— Детей моих сюда скличь, — не поворачивая головы, приказал Умильный, — Гликерию зови и племянницу мою.
«Кажется, начальство подходит к моему принятию на службу весьма серьезно», — мысленно отметил Матях, искоса окидывая взглядом комнату. По размерам она не уступала домовой церкви, но выглядела куда богаче: стены обиты светло-синей тканью, похожей на атлас. Потолок белый, расписан зелеными цветами с разноцветными бутонами. В травяных джунглях бродили неведомые звери, из которых Андрей с большим трудом угадал только льва — по гриве, окружающей почти человеческое лицо, и собаку — по ошейнику. Длинный стол укрывал белый ситцевый наскатерник. Сквозь тонкую ткань просвечивал темный рисунок самой скатерти. Вдоль стен стояло несколько скамей, обитых сверху малиновым бархатом, еще четыре были придвинуты к столу. Единственное кресло с высокой спинкой и вычурными подлокотниками возвышалось с дальнего от дверей торца, спинкой к закрытым матовой слюдой окнам, и предназначалось явно для хозяина.
— Звали, батюшка? — Это появился Дмитрий, наконец-то расставшийся с оружием и доспехами, а потому облаченный в ярко-зеленую шелковую косоворотку с алым воротом и темно-синие шаровары, заправленные в высокие бирюзовые сапоги тонкой кожи. Шапку, в отличие от отца, он не носил, короткие русые волосы были взлохмачены, словно он долго кувыркался на сеновале, изумрудные глаза сверкали радостно и задорно.
«А мне шестнадцатый век всегда казался серым и угрюмым», — подумалось Андрею.
— Садись, — перекрестившись в последний раз, повернулся к столу хозяин дома и указал сыну место справа от кресла. — А ты, боярин Андрей, рядом с ним усаживайся.
Однако, прежде чем сержант успел занять отведенное ему место, дверь хлопнула снова, и Илья Федотович остановил гостя, положив ему руку на плечо:
— Вот, знакомься, боярин. Это супружница моя, Гликерия. Представить тебя по приезде не мог, в беспамятстве ты был. А это дочери, Серафима и Оленька…
При виде трех красавиц Матях просто остолбенел. И не из-за незнания, что делать, а потому, что вблизи хозяйку дома и ее наследниц видел впервые — не имели здешние знатные дамы привычки по двору шастать, как простые девки или взятая в примачки племянница. Между тем посмотреть было на что. Невысокие чуть розоватые кокошники, густо усыпанные жемчугом, окаймляли белые как мел лица с ярко-сиреневыми щеками. Толстый слой пудры — или чем они там пользовались? — покрывал кожу такой жесткой коркой, что закрывал лицо от посторонних взглядов не хуже паранджи. К сожалению, этот слой не мог скрыть глаз и улыбок женщин. Под черными изящно выгнутыми бровями на Андрея смотрели глаза, в которых белок был абсолютно черным, черным как сажа, как ночное небо, как совесть европейского правозащитника. Карие зрачки смотрелись в них, как светлые кругляшки. Широкие улыбки открывали ровный ряд черных глянцевых зубов. [97]
— А-а… — открыл рот Андрей, не решаясь произнести какое-либо приветствие, а в голове стремительно проносились кадры из различных голливудских «ужастиков». Американские вампиры и ожившие мертвецы показались ему в этот миг образцом миловидности и шарма.
— Сюда, рядом с Дмитрием садись. — Илья Федотович вовремя избавил сержанта от мук, обняв за плечи и опустив на скамью.
Супруга села по левую руку от хозяина, девушки — рядом, напротив Матяха. Тот вздрогнул снова и уткнулся взглядом в стол, словно скромный девственник, впервые увидевший женскую грудь.
— Прасковья? Наконец-то! Ну, Никитушка, беги сюда!
Упитанного розовощекого мальчугана хозяин подхватил на руки, прижал к себе. Глазенки у наряженного в суконный длиннополый кафтанчик малыша лет пяти были карие, русые волосы. Матях скосил глаза в сторону девушки, и в этот миг она, одетая в простой сарафан, с платком на плечах и повойником на голове, с бледными бровями и настоящей смугловатой кожей, без всякой косметики, с простыми белыми зубами, показалась ему еще более красивой, чем в первый раз.
— Садись, племянница. — Илья Федотович опустился в кресло, посадил Никиту на колени, и тот немедленно принялся дергать завязки его подбитой горностаем ферязи. — Собрал я вас, чада мои, дабы поведать, что боярин Андрей согласился пойти под мою руку в боярские дети. А посему отныне место его за нашим столом. От меня по правую руку, рядом со старшим сыном моим, Дмитрием Ильичом. Даю я ему на кормление деревню Порез и земли, к ней прилегающие…