— Тогда я так и напишу: Алексей Коржиков. И все.
— Так и напиши. Золотыми буквами.
Дом Алексея Коржикова. Засохшие цветы — как символ запустения. Телевизор включен, играет симфонический оркестр. Звучит траурная музыка.
Алексей возле плиты варит обед. Он — заросший, запущенный, как бомж.
Звонок в дверь.
— Открыто! — крикнул Алексей.
Вошла Кира Владимировна.
— Почему вы не ходите в поликлинику? — строго спросила она. — Я вас несколько раз вызывала.
— А зачем? — спросил Алексей.
— Надо сдать повторный анализ крови.
— А зачем?
— Как «зачем»? Вы должны наблюдаться.
— Хотите борщика? — предложил Алексей.
Кира Владимировна подумала и ответила:
— Хочу.
Алексей расставил тарелки. Достал начатую бутылку водки.
— Пить будете?
Кира Владимировна подумала и сказала:
— Буду. Я замерзла.
Алексей разлил. Выпили. Принялись за еду.
— Безумно вкусно, — похвалила Кира Владимировна. — Вы чем заправляете?
— Я кладу обязательно лимон, сахар и чеснок.
— Гениально… — Кира Владимировна смотрит на пациента. — А вы почему не бреетесь?
— Зачем? В гробу все равно отрастет. У покойников быстро волосы вырастают.
— А вы что, умирать собрались?
— Естественно. Вы же сами обещали… Вы сказали, что я вымру, как мамонт.
— Но не завтра же…
— А когда? — Алексей положил ложку.
— Мамонты вымирали между седьмым и вторым веком до нашей эры. Они окончательно исчезли в эпоху позднего плейстоцена.
— Между седьмым и вторым веком — пятьсот лет, — посчитал Алексей.
— Да… — согласилась Кира Владимировна. — А что?
— Значит, я буду жить пятьсот лет?
Раздался звонок в дверь.
— Открыто! — крикнула Кира Владимировна.
Вошел Колька. Оглядел комнату: водку, застолье, Киру в домашних тапках, музыку, льющуюся из телевизора.
— Слушай, мамонт! — начал Колька. — Ты давай туда или сюда. А то я тебе помогу.
— Я и сам хочу понять: туда или сюда, — отозвался Алексей. — Она сказала, что я вымру, а теперь выясняется, что я буду жить пятьсот лет, как Вечный Жид.
— Вечный Жид тоже не вечный, — заметила Кира Владимировна. — Умер в конце концов.
— Значит, ты пятьсот лет будешь к нему ходить? — ревниво спросил Колька.
Отворилась дверь, и появился дядя Вася с памятником под мышкой.
— Ты умирать собираешься или нет? — громко спросил дядя Вася. — Я к тебе в третий раз захожу.
Дядя Вася ставит памятник на стол:
— Вот. В глине пока. Если одобришь, будем отливать.
— А это я? — спросил Алексей.
— А как же? Усы твои. Не видишь, что ли?
— Ну ладно. Пусть с нами посидит.
Алексей кладет к своему памятнику сухие цветы.
— Давайте его выбросим, — попросила Кира Владимировна.
— Пусть будет на память, — не согласился Алексей.
— Если бы человек получал при рождении место на кладбище, он бы по-другому жил, — сказал дядя Вася. — Ходил бы раз в неделю на свою могилу и думал о вечности. Меньше было бы зла.
— Глупости! — возразил Колька. — Если бы человек с рождения знал, что он умрет, ничего не стал бы создавать. Зачем? Если все равно все кончится могилой. А так человек бессмертен.
— Вот за это и выпьем, — предложил Алексей.
Все рассаживаются вокруг стола. Алексей принес гитару. Ударил по струнам.
— Тише! — потребовал Колька.
— Почему? — не поняла Кира Владимировна.
— Брежнев умер…
По телевизору показывают похороны Брежнева. Возле Кремлевской стены двое здоровых мужиков опускают гроб, довольно неуклюже. Гроб шумно грохается.
— У нас и то лучше работают, — сказал дядя Вася.
На Мавзолее выстроилось Политбюро. Первым стоит Андропов, за ним Черненко, третий — Горбачев. Горбачев смотрит перед собой выразительными глазами. Так смотрят в будущее.
* * *
Квартира Нинки: в ней ничего не изменилось, кроме телевизора. Телевизор новый, японский. Он включен, как всегда. На телевизионном экране подвыпивший Ельцин дирижирует духовым оркестром.
Нинка хлопочет у стола. Стол празднично сервирован. Цветы, салфеточки в кольцах.
Звонок в дверь. Нинка открывает. В дверях — Шеф с чемоданами.
— Ну? — нетерпеливо выдохнула Нинка. — Говори сразу.
— Подожди. Дай войти. Я в туалет хочу.
— Одно слово: да или нет?
— Ну подожди. Я сейчас описаюсь.
— От одного слова не описаешься. Да? Или нет?
— Да, да, да и еще раз да! — Шеф скрывается в туалете. Нинка ждет его за дверью.
— Сколько? — кричит Нинка.
— Ты даже не представляешь себе, что это за страна. Я сошел в аэропорту, в Шеноне. Весь под стеклом и сверкает огнями, как в волшебной сказке.
Шеф вышел из туалета, застегивает ширинку.
— Сколько? — спросила Нинка.
— Мужики там ходят смуглые, завернутые в простыни, лица красивые, никто никуда не торопится, какая-то другая цивилизация, как на Луне.
— Сколько заплатили?
— Да подожди ты с деньгами. Знаешь, я понял: религия — это большая дисциплина на самом деле… Семь нулей.
— Семь нулей? — переспросила Нинка. — А это сколько? Миллион?
— Миллион — шесть нулей. А это — семь. Десять миллионов.
— Чего?
— Ну не рублей же…
— Долларов? — оцепенела Нинка.
— Фунтов стерлингов. Это еще больше. Почти в два раза больше.
Пауза. Нинка пытается справиться с информацией.
— Ты знаешь, у мусульман другие лица. Я на глаз могу отличить христианина или мусульманина. Я вот думаю, что было вначале — лицо или вера?
— А почему они так много дали? — спросила Нинка.
— Это немного. Для них — копейки. Белые города в их пустынях — просто спасение. Другое качество жизни. Я вот думаю, какой-то замызганный худосочный Алешка Коржиков в русских снегах и туманах придумывает для арабских пустынь белые города…
— Мы должны половину денег отдать Коржикову.
— Это почему? — неприятно удивился Шеф.