Исполнившись жалости к другу, Ли присел рядом с ним на колени и обнял за плечи.

— Инспектор, давайте я отведу вас домой.

Котфорд отшвырнул катышек навоза, вытер пальцы о брюки и перевел взгляд на сержанта. Он был трезв как стеклышко.

Поднявшись на ноги, Котфорд заговорил:

— Может, Хантли и несносный болтун, но как сыщик он чертовски хорош. Не хватает ему только чуточку опыта. Эти ящики сколочены из крепкого дуба. Их сделали для перевозки тяжелых грузов. Как вы могли заметить, по телосложению я ближе к кашалоту. Я бежал на максимальной скорости и обрушился на ящики всем своим весом. Тем не менее они не разбились.

— К чему вы клоните, инспектор?

— У неких мужчины и женщины и в самом деле состоялось здесь свидание — догадка Хантли верна. Однако я считаю, что потом на них напал кто-то третий.

— Что привело вас к такой мысли?

— Посмотрите себе под ноги. Видите кровавые отпечатки ладоней? Это явно руки мужчины.

Ли поспешил убедиться в правоте инспектора. Действительно, Хантли проглядел эти отпечатки.

— Обратите внимание на следы от больших пальцев. Человек, который их оставил, при падении инстинктивно выставил руки — поэтому отпечатки смотрят от стены. Этот неизвестный от чего-то пятился.

— От чего же?

— Видите навоз? Здесь стояли лошади — возможно, с каким-то экипажем. Они полностью перегородили улочку. Тот человек убегал от кого-то, надеясь оказаться в безопасности на Флит-стрит… и он был уже в крови.

— Спасался бегством от того третьего?

— Вот именно! Надо думать, третий был человеком недюжинной силы, раз ящики разлетелись на щепки. И давайте забудем про всякие ножи. Неровно оборванная плоть на шее женщины может свидетельствовать только об одном: ее голову отделили от тела две необычайно сильные руки.

Ли пришел в ужас.

— Полноте, инспектор! Минуту назад вы утверждали, что те ящики не могли разбиться от столкновения с человеческим телом. Что же касается головы… да кто на такое способен?

— Улики не умеют лгать. Не стоит отказываться от версии, если для нее не сразу находится объяснение. Опыт подсказывает мне, сержант Ли, что разъяренный психопат может подчас обладать силой десятерых. Однажды мне довелось преследовать такого безумца.

Котфорд развернулся и зашагал по переулку в сторону набережной. Ли последовал за ним. Вдруг инспектор поднял с мостовой какой-то небольшой блестящий предмет и после секундного изучения кинул его Ли. Это была латунная пуговица с гравировкой «W&S».

— «Уоллингхэм и сыновья», — проговорил Ли.

— Точно — одна из лучших портновских фирм в Лондоне.

На пуговице виднелась свежая кровь.

— Второй жертвой стал какой-то мужчина, не стесненный в средствах, — заметил Котфорд.

Ли не мог оторвать взгляда от пуговицы.

— Как вы догадались, что нужно искать в этой части переулка?

— Видели, как я крутил ту деревяшку? Если задеть такую на бегу, она станет вертеться почище юлы. По отпечатку на ней Хантли сделал вывод, что подозреваемый скрылся в направлении Темпл-Бар. Однако инспектор заблуждается. Тот мужчина не пытался уйти от правосудия — он убегал от третьего человека, и здесь погоня закончилась.

Котфорд опять встал на колени, обмакнул палец в одну из бесчисленных лужиц крови и продемонстрировал его Ли.

— Попрошу вас сказать мне любезность, сержант. Пожалуйста, дайте знать, что напишет полицейский врач в своем рапорте.

Ли засомневался: ему не хотелось снова идти против правил. Однако он чувствовал, что старая ищейка взяла верный след.

— Сделаю все, что нужно, сэр.

Котфорд кивнул и зашагал прочь, в туман.

— Крови не так уж и много, инспектор, — сказал Ли. — Возможно, у нас будет живой свидетель.

— Вероятность очень мала, — произнес Котфорд. — Больше никаких отпечатков нет. Вторая жертва не успела спастись. — Он склонил голову. — Боюсь, сержант, завтра утром инспектора Хантли вызовут на место еще одного убийства. Да поможет нам всем Господь.

Глава XVIII

Ничто не было так ненавистно для Кейт Рид, как утренние часы в столице. Улицы кишели лондонцами, спешащими на работу. Сама мысль о том, чтобы залезть в вагон метро, набитый людьми, как сардинами, вызывала у Кейт отвращение. Поэтому она встала раньше мужа, еще до рассвета, и разбудила детей. Ей хотелось покончить с делами и вернуться домой, прежде чем начнется невыносимая пытка, что зовется часом пик.

Кейт тащила коляску по ступеням станции Пикадилли; ее старший сын, Мэтью, плелся следом. Людей вокруг было предостаточно, но никто и не подумал ей помочь. Рыцари давно перевелись. Вид Пикадилли неизменно вгонял ее в уныние: в последние годы площадь потеряла былую привлекательность. Двумя годами ранее одна пивоваренная компания установила здесь рекламный щите подсветкой из множества ярких лампочек. Красивейшая архитектура окрестных зданий очень страдала из-за этой несуразицы. Став матерью двоих детей, которых слишком легко сбить с пути истинного, Кейт присоединилась к тысячам сознательных граждан, выступавших за удаление щита. Многие возражали, что ничего страшного в этом нет, но Кейт прекрасно понимала: если одной компании позволили рекламировать свои товары таким способом, то уже очень скоро ее примеру последуют и другие. По ночам щит создавал дополнительное освещение, привлекая испорченных людей. Когда-то площадь была устроена по образцу изысканных парижских бульваров, однако теперь ее имя прочно ассоциировалось с районом театров. Вот она, вульгарная сторона города. Появление рекламного щита стало лишь очередным свидетельством провала славной затеи.

Кейт ни за что не пришла бы сюда, да вот беда: у мужа прохудились ботинки, а здесь, на Пикадилли, работал лучший сапожник Лондона Джон Так; мастерством он уступал только Лоббу, жившему возле Сент-Джеймсского парка, но его услуги были Кейт не по карману.

Преодолев наконец лестницу, Кейт с детьми вышла из метро и направилась обходным путем, чтобы не видеть омерзительного щита. Как на грех, этот маршрут тоже оказался небезопасным, поскольку вывел к мемориалу лорда Шефтсбери, представлявшего собой статую обнаженной крылатой фигуры — верх неприличия.

Статуя получилась слишком чувственной, чтобы стать достойной памятью такому разумному, человеколюбивому и уважаемому филантропу, как лорд Шефтсбери. Городские власти попытались умилостивить возмущенных граждан, дав памятнику название «Ангел христианского милосердия». Однако добрых христиан — таких, как Кейт—одурачить не удалось. Ходили слухи, что первоначально "статую думали наречь «Эросом» — по имени греческого бога любви. Так в память о благостной христианской душе воздвигли памятник ложному божеству.

Площадь Пикадилли с ее открытыми пространствами неодолимо влекла Мэтью. Ускользнув от матери, мальчик запустил в воздух модель аэроплана, которую отец соорудил для него из прутиков и бумаги.