«Как вы могли так с нами поступить?» — шепчут они вместе с ветром.
«Мы ведь дали вам все, буквально все», — говорят нам небеса.
— Ничто больше не будет таким, как было раньше.
Странно, почему я до сих пор не вижу никаких признаков находящейся совсем рядом с нами армии. Впрочем, я не вижу никого и из «Омеги пойнт» тоже. Я вообще никого не вижу. И мне начинает казаться, что этот участок земли выглядит подозрительно мирно.
Я хочу открыть рот и сказать, что нам пора двигаться дальше, как вдруг дверь в домик распахивается.
— Это последняя! — кричит кто-то. — Пряталась вон там. — Со стороны жилых кварталов к дому, где мы прячемся, подходит солдат. Он тащит за собой рыдающую женщину. Она что-то кричит, молит о пощаде, спрашивает про своего мужа, но солдат злобно рычит на нее и требует немедленно заткнуться.
Мне нужно сдерживать себя, иначе эмоции хлынут у меня из глаз и вырвутся из горла.
Я молчу.
Я не дышу.
Откуда-то, откуда именно, я не вижу, выбегает второй солдат. Он что-то одобрительно кричит первому и делает какие-то непонятные для меня движения руками. Я чувствую, как напрягся Кенджи, стоящий возле меня.
Что-то случилось.
— Отправим ее к остальным, — кричит второй солдат, — и можно считать, что эту зону мы очистили полностью.
У женщины снова начинается истерика. Она визжит, пытается царапаться. Она хочет объяснить солдату, что не сделала ничего плохого, она ничего не понимает, не знает, куда подевался ее муж, она просто искала здесь свою дочь. Она вопит во весь голос и размахивает руками, стараясь отделаться от солдата, который обращается с ней как с животным.
Тогда он просто начинает тыкать ей в шею стволом своей винтовки и угрожать:
— Если ты сейчас же не заткнешься, я тебя пристрелю!
Она тихо скулит, а потом просто падает в обморок. Она лишается чувств прямо в руках у солдата, и он, не скрывая своего отвращения, тащит ее куда-то, видимо, туда, где они уже собрали много таких несчастных. Я никак не могу понять, что же тут происходит. Я этого не понимаю.
Мы следуем за ними.
Ветер завывает, дождь по-прежнему хлещет и не собирается заканчиваться. В воздухе слышны и какие-то другие звуки, доносящиеся до нас издалека. Другими словами, здесь довольно шумно, вот почему я считаю, что будет безопасно для меня подать голос. Я сжимаю руку Кенджи. Он все это время продолжает проецировать свою силу на меня и Адама, делая нас невидимыми.
— Как ты думаешь, что здесь происходит? — спрашиваю я.
Он не сразу решает ответить мне.
— Они собирают гражданских в группы, — говорит он через несколько секунд. — Потом их будут убивать.
— И эта женщина…
— Да. — Я слышу, как он прокашливается. — Да. И ее тоже расстреляют, как и всех тех, кто, по их мнению, начинает протестовать против их режима или хоть каким-то образом связан с мятежниками. Они теперь убивают не только самых рьяных подстрекателей, — вносит ясность Кенджи. — Казнят и членов их семей, и друзей тоже. Так легче всего держать народ в повиновении. В результате те, кто остается в живых, как правило, предельно напуганы.
Мне приходится несколько раз сглотнуть, потому что тошнота подступает уже к самому горлу.
— Мы должны каким-то образом выручить их, — говорит Адам. — Может быть, нам удастся уничтожить солдат.
— Не исключено, только, ребята, в этом случае мне придется отпустить вас, верно? Я уже теряю силу, энергия убывает с удвоенной скоростью. И вы станете видимыми. Вы превратитесь в прекрасные мишени.
— Но у нас не остается выбора, так ведь? — спрашиваю я.
— Можно попробовать снять их снайперским методом, — предлагает Кенджи. — Совсем не обязательно вступать с ними в открытый бой. Такой вариант никто не запрещает. — Он замолкает, но тут же добавляет: — Джульетта, тебе раньше не приходилось оказываться в подобной ситуации. Пойми, я с радостью приму твое решение оставаться вне линии огня. Не все смогут выдержать то зрелище, которое очень скоро откроется нам, если мы все же решим следовать за этими солдатами. И я тебя не стану в этом винить. Тут нет ничего постыдного, пойми.
Я чувствую привкус металла во рту, но все же нагло вру ему:
— Со мной все будет в полном порядке.
Он выжидает всего пару секунд, потом говорит:
— Просто… ну хорошо… в таком случае прошу тебя, не бойся использовать свои способности, чтобы защищаться. Я понимаю, что тебе не нравится причинять людям боль и так далее, но эти ребята сюда тоже не прогуляться вышли. Уж они-то обязательно воспользуются своим шансом убить тебя.
Я киваю, хотя при этом знаю, что он этого все равно не увидит.
— Хорошо, — говорю я. — Да, я все понимаю.
Но при этом я чувствую, что начинаю паниковать.
— Пошли, — шепчу я.
Я не чувствую своих ног.
Двадцать семь человек выстроили в шеренгу. Они стоят бок о бок посреди большого пустого поля. Здесь мужчины, женщины и дети, все самого разного возраста. Большие и маленькие, высокие и низкие. Они стоят перед отделением из шести вооруженных солдат, готовящихся казнить их всех. Дождь не перестает лить. Он как будто стал злее и жестче. Вода обрушивается на нас сверху, отчаянно колотит всех и вся своими слезами, твердыми, как мои кости. Ветер — тот вообще, похоже, сошел с ума.
Солдаты еще что-то обсуждают. А именно как лучше убить несчастных. Как избавиться от двадцати семи пар глаз, уставившихся вперед. Кто-то тихо плачет, кто-то трясется от горя и ужаса, остальные держатся стоически, без страха глядя в лицо смерти.
Один из солдат стреляет.
Первый мужчина в шеренге оседает на землю, и мне кажется, будто кто-то хлестнул мне по спине кнутом. Самые разные эмоции пробегают по мне с огромной скоростью, и я боюсь сейчас лишиться чувств. Я цепляюсь за сознание с животным отчаянием, я пытаюсь сглотнуть слезы, заставить их убраться прочь с глаз, я пытаюсь не обращать внимания на боль, разрывающую меня изнутри пополам.
Я не понимаю, почему никто не шевелится, почему они продолжают стоять на месте, почему никто из гражданских не пытается убежать, спастись, и только потом до меня доходит, меня осеняет: бежать или сопротивляться тут бесполезно. Это не вариант. Они обречены. У них даже нет оружия. Никакого.
Зато у меня есть.
У меня есть пистолет.
Даже два.
Наступает подходящий момент, вот где мы должны проявить себя, вот где нам суждено сражаться, нам троим, троим постаревшим детям, чтобы спасти двадцать шесть человек. Спасти или погибнуть самим вместе с ними. Мой взгляд прикован к девчушке чуть постарше Джеймса, она широко раскрыла глаза от ужаса, она так напугана, штанишки спереди у нее уже намокли. И все это рвет меня на части, все это просто убивает меня, свободной рукой я уже тянусь к пистолету и говорю Кенджи, что я готова к бою.