— Только гляньте на меня, — проскрипел он, потягивая жидкость с острыми пузырьками, и морщась. — В машине — и с бокалом!
Доктор Дола улыбнулся. Все отпускают одну и ту же шуточку. Он сидел на заднем сиденье вместе с Джульеттой, которая громко хохотала, наливая себе вторую порцию, чтобы заглушить шипение, сопровождавшее эту процедуру.
— Богатой и знаменитой, — повторил он. — Слава и богатство. Богатство — вот что важно. Слава — это часть технологии приобретения богатства. Если вы знамениты, это помогает вам продавать газеты, книги, фильмы, видео, компакт-диски. Таким образом, вы помогаете людям делать деньги. Моя работа заключается в том, чтобы обеспечить вам справедливый процент. Но вам может и не понравиться быть знаменитостью. Я просто предупреждаю. Это может ужасно раздражать, когда вас всегда узнают. Охотятся за вами, чтобы получить автограф. Могут даже устроить слежку. Папарацци запускают в вас зубы. Вторгаются в вашу личную жизнь. Каждый раз выкрикивают одни и те же шутки. В моем случае — это такая: «Кого ты сегодня шантажируешь?» Совершенно несправедливо, кстати, потому что я никого не шантажирую. Совсем наоборот… Вашей дочери, возможно, не понравится быть в центре внимания. Мы должны будем защитить ее, насколько это окажется возможным, не ставя под сомнение ее потенциальные заработки. Всякий раз, встретив ее на улице, люди будут вопить: «Давай, полетай для нас! Покажи нам свои крылышки! Валяй, зависни, как вертолет!»
— Она может их просто игнорировать, — заметил Кен.
— Сегодня будет много вопросов об Элле, — продолжал Дола. — Вы уже думали, как будете на них отвечать?
— Разговаривать буду я, — заявил Кен. — Джульетта не станет ничего утверждать, пока я это не одобрю.
— Отлично. Хорошо, когда внимание сосредоточено на одном человеке. Но вы должны быть благожелательны по отношению к ней. Скажем так: сильный и нежный. Ладно? Вы же не хотите, чтобы кто-нибудь начал говорить, что вы эксплуатируете Эллу. Совершенно наоборот — вы ею руководите. И защищаете ее от враждебного мира. Поэтому она не участвует в этой пресс-конференции. Подальше от недобрых глаз…
Элла была в безопасности. Никто не знал, что она там — никто, кроме Гунтарсона, который с ней оставался. В качестве няньки. Дом принадлежал одному скандинаву, знакомому Дола, который пользовался им шесть недель в году, а остальное время предоставлял его бесплатно в полное распоряжение Маэстро Медиа. Для Дола это был не облагаемый налогами приработок, для хозяина, чья бывшая любовница недолгое и несчастливое для нее время была клиенткой Джо Дола, это был удобный способ вернуть долг. Дола пользовался домом регулярно — и это гарантировало, что мир никогда не прочтет о его знакомом скандинаве и его бывшей любовнице.
Поскольку это убежище не было особой тайной, Элла не смогла бы навсегда остаться невидимкой, живя в нем. Репортеры рано или поздно найдут ее. Однако на несколько дней, до тех пор, пока Дола и Уоллисы не сориентируют свои дальнейшие планы, он вполне годился.
Джульетта вылила остатки шампанского из бутылки. Ее нервные пальцы все вертели и вертели горлышко.
— И вот еще что: не упоминайте об этом ее друге, Питере. Я пока не знаю, куда его пристроить.
— Никуда, — сказал Кен.
— Он ей по нраву. Ей нужны люди, которые будут вселять в нее уверенность, помогут ей взрослеть. Вы же не хотите, чтобы она под всеми этими лучами славы потеряла свои способности. Но нам надо тщательно следить за тем, что он ей говорит. Подозреваю, она очень подвержена влиянию тех мыслей, которые он вкладывает в ее головку.
— У этой девчонки за всю ее жизнь не было в голове ни одной мысли!
— Мистер Уоллис, — Дола стал вдруг необыкновенно серьезен. — Когда репортеры начнут задавать вопросы о вашей дочери, единственное, чего я хочу, — это слышать более положительные вещи.
— Я не собираюсь смотреть телек, — заверила Элла. — И я не буду читать никакие эти газеты!
Она стояла у окна, глядя в сад, который сквозь ручейки, текущие по стеклу, дробился, как в калейдоскопе. Лужайка и стройные тополя наползали друг на друга, а покрытая гравием дорожка разбивалась о высокую каменную стену, которая обрамляла всю картинку. В двойных стеклах она видела два неясных, слегка искаженных собственных отражения.
У нее за спиной мерцал телевизор. Гунтарсон полулежал в кресле, свесив одну ногу через подлокотник, с выпуском «Телеграф» в руках.
— Тебе придется привыкать командовать, — заметил он. — Как ты скажешь — так всё и будет.
Она долго не отвечала. Сильный ветер гнул тополя, и просачивался струйками ледяного воздуха сквозь оконные рамы, шевеля занавески. Там, где она стояла, было холодно. Окно вздымалось аркой в два раза выше ее собственного роста. Стоя там, между складками полинялого желтого шелка, напоминающими две одинаковые колонны, она казалась очень маленькой. Комната позади нее была огромной: восемь или десять кресел не могли заполнить ее пустоту. Длинный буфет, потемневший от времени, и покрытый грубоватой резьбой, стоял сбоку от одной из дверей, напротив камина.
Элла никогда не видела дома, подобного этому. Он был похож на те величественные здания, которые она видела в школьных видеофильмах, только по нему не слонялись туристы. Когда они приехали сюда, в доме было сухо и чисто, но пусто. Ни горничных, ни повара, ни даже дворецкого. Завтрак привез мальчишка на микроавтобусе.
— Большой дом, — промолвила она наконец.
Гунтарсон рассмеялся, и извернулся в кресле, чтобы посмотреть на нее.
— Хочешь его исследовать? Я на втором этаже видел рыцарские доспехи!
Ей нравилось, когда он смеялся. Это был чистосердечный, глубокий, грудной смех. Ей хотелось бы снова его рассмешить, но она не могла придумать, как.
— Здесь никого нет, кроме нас, — сказала она.
— Не-а. Мы можем отправиться на разведку, и обыскать каждый ящик в доме, и нас никто не остановит.
Мысль о том, как много здесь комнат, смущала ее. Комнат, которым сотни лет. Это значило — так много людей, живших в них, чем-то в них занимавшихся. И ухитрявшихся не заблудиться среди них…
— Давай останемся здесь.
Он пожал плечами, и согласился:
— Мы же не хотим пропустить пресс-конференцию. Она, должно быть, уже почти закончилась, репортаж будет в следующем выпуске новостей. Спорим, твои мама и папа слегка нервничают?
— Мой папа ничего никогда не боится.
— Я бы боялся.
Элла обернулась, и с нежностью взглянула на него. Ни один мужчина прежде не разговаривал с ней начистоту: ее учителя, отец, дядя Роберт — все они отделывались дежурными фразами. Никто не считал, что она стоит тех усилий, которых требует честность.
— Я боялась, — призналась она. — Тем вечером, на телевидении, я чуть не обделалась.
Гунтарсон захохотал.
— Ты — что?! Я думал, ты — само совершенство, и вдруг такие слова!