Но выше она тоже не поднималась, совершенно уравновешенная, со скрещенными ногами, не покачиваясь, не поворачиваясь, и никуда не смещаясь.
Его собственное тело напряглось, когда он представил себе, что тоже вдруг стал достаточно легок, чтобы подняться в воздух. Пальцы рук и ног зарылись в шерстяной ворс. Мускулы предплечий задрожали. Он не взлетел.
— Ты понимаешь, как это делаешь? — спросил он. — Ты можешь меня научить?
Элла молча парила перед ним.
— Ладно. Я понимаю, — прошептал он. — Ты такая родилась. Я — нет. Но я ведь тебе помогаю, правда? У тебя больше сил, чем у меня. Я — усилитель твоих способностей. Мы им еще покажем! Таким, как мой отец, — людям, которые считают, что все это просто фокусы-покусы. На этот раз мы им покажем!.. Знаешь, о чем ты мне напоминаешь? О месте, которое называется Сноуфлейк. «Снежинка»… забавное название для города, да? Моя мама однажды ездила туда. А потом она рассказывала мне, что Сноуфлейк изменил ее жизнь, и стал причиной моего рождения. А еще он был причиной того, что моя мама так заинтересовалась энергетическим потенциалом кристаллов: ведь снежинки — это кристаллы. Маленькие кристаллики, замерзшая вода. Кристаллы обладают совершенно невероятной внутренней энергией, они почти разумны. Я показывал тебе мой горный хрусталь. Я всегда ношу его с собой, всегда, и никто не знает о нем, кроме тебя…
Моя мама… Ее звали Рут. Хочешь, я расскажу тебе про Сноуфлейк? Это было давно, давным-давно. Около 1971 года. Мои родители к этому времени были женаты лет пять, или около того, и моей маме стало скучно. У нее была работа — художник-график, или нечто подобное в оформительском агентстве. Это было в Виннипеге, где я родился. А мой отец… теперь я могу тебе сказать — я совершенно не люблю своего отца, так что он в этой истории выступает совсем в неприглядной роли… Мой отец был инженером-конструктором. Исландец. Гунтар Эйнарссон. Он заставил меня выучить исландский. Теперь он живет в Лондоне, со своей уродкой-подружкой — или по крайней мере жил, когда я в последний раз с ним разговаривал, а это было около шести лет назад. На совершеннолетие, когда мне исполнился двадцать один год, он подарил мне квартиру в Бейсуотере, где я до сих пор живу, и долю в своей компании, на 200 000 фунтов акций, которые я сразу же продал. Деньги у меня, конечно, сохранились, лежат в оффшорных облигациях, и так далее… Они помогли мне закончить учебу и получить степень. Но смысл не в этом. Больше я с моим отцом никак не был связан. Я не звонил ему, чтобы попросить денег, не получал от него содержания. Как следствие, я не собирался больше быть его сыном. Что вполне меня устраивало… Но я не о том тебе хочу рассказать. Тебе надо услышать про Сноуфлейк.
Элла парила, молчаливая и отстраненная. Ничто не показывало, что она его слышит.
— Сноуфлейк был тем местом, куда моя мама однажды отправилась, чтобы обрести себя. У нее была карта всех окрестностей Виннипега. Там есть озера, есть одна рыбацкая деревушка под названием Рейкьявик, примерно в 220 километрах от их городского дома. В этой деревушке у них была хижина — думаю, просто потому, что мой отец был родом из Рейкьявика, который в Исландии, и ему это казалось славной шуткой. Мы на денек сгоняем в Рейкьявик — ха-ха! Я слышал это от него, наверно, с тысячу раз. Что ж, эта шутка обернулась против него, потому что именно в Рейкьявике мама, в конце концов, стала жить со своим любовником.
Сноуфлейк совсем в другом месте — на границе с Соединенными Штатами. Недалеко от Кристал-сити. Там рядом ещё есть Черепашья гора и Лебединое озеро. Моя мама там никогда не бывала. Она из еврейской семьи, у них не было машины, потому что пока она росла, семья была не очень-то богата. Вся их собственность находилась в Германии. Они уехали в 1933 году, и там остались её многие родственники. Дедушка и бабушка мамы со стороны ее отца, их братья и сестры, их дети — все они погибли во время Холокоста, в лагерях. Мама не однажды говаривала мне: «Мы были бедны, зато выжили». Почти всё, что семья зарабатывала в пятидесятые, они откладывали. Копили, чтобы уехать. Но когда денег стало достаточно на билеты для всей семьи, и они были готовы сняться с якоря, все вместе, и попытать счастья в «земле обетованной», тут-то как раз мама и встретила моего отца. Они полюбили друг друга. Ее карьера в это время сдвинулась с мертвой точки, а он только начинал в строительной индустрии. Они не захотели все это бросить. В любом случае, они не могли пожениться и пристроиться к остальным, потому что отец не был евреем. Он был христианин-лютеранин, так же как и я — номинально. Этого ты обо мне не знала, правда? — что по рождению я еврей. Сын матери-еврейки всегда считается полноправным евреем. Но я не получил еврейского воспитания, так что я бы назвал себя полуевреем. Понимаешь?
Сноуфлейк… наконец я добрался и до Сноуфлейка. Моей маме надоели бесконечные разговоры о политике в строительной индустрии, вся эта подковерная борьба, чепуха, которой только и жил мой отец. Первые несколько лет это воспринималось нормально, но чем дальше, тем больше нарастала рутина. Мама была женщиной с потрясающим воображением. Ей нужны были новые впечатления, новые горизонты. Она думала, что найдет отдушину в детях, но отец был против. Категорически. Он всегда говорил мне, что никогда на самом деле не хотел сына. Да и дочь тоже. Никакого желания к продолжению рода. Дети означали беспокойство, проблемы и расходы. Что довольно справедливо, если говоришь то, что чувствуешь, и не лицемеришь. Я, кстати, чувствую так же. Разница только в том, что у меня нет детей…
Сноуфлейк был первым местом, которое мама попыталась нарисовать в воображении. Она не собиралась заводить детей, она сделала в своей профессии все, что могла, она была замужем за человеком, которого когда-то очень любила — но теперь он только тянул ее назад. Она хотела настоящую семью — меня, она хотела меня! — а он не соглашался; она говорила: «Давай уедем куда-нибудь, в Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Лондон, куда угодно, лишь бы это был не Виннипег» — но на это он тоже не соглашался. Развивал свою драгоценную фирму, видишь ли!
Сноуфлейк стал для нее символом. Это крошечное названьице на карте, оно интриговало ее, предполагало нечто парящее, хрупкое, ждущее, чтобы его поймали и удержали — пусть на одно мгновение. Оно будоражило ее воображение. Поэтому она попыталась представить мысленно его облик. Она только начала учиться медитации — вспомни, это были поздние шестидесятые, начало семидесятых — и вот она села, скрестив ноги, и стала медитировать на это слово, Сноуфлейк. Рисовать его мысленно.
Сноуфлейк расположен в двух, не знаю, может, трех часах езды от Виннипега. К этому времени у каждого из родителей было по своей машине. Так что в один прекрасный день мама взяла и поехала в Сноуфлейк. Это был прыжок в неизвестность — отправиться в разведку, одной. Но она решилась. И в этом-то все дело.
Сноуфлейк оказался точь-в-точь таким, каким она его представляла. Улицы, дома, люди. Не просто общий вид этого места — о нем, думаю, можно было догадаться. Отдельные дома. Вывески в витринах магазинов. Флаги над дверьми. Деревья. Она рассказывала мне, что зашла в ресторан выпить чашку кофе — в ресторан, который она рисовала мысленно, — села за столик, который оказался там, где она представляла, и у официантки, подошедшей обслужить ее, оказалось лицо из ее медитации. Это было, как если бы мама создала в собственной голове весь город целиком, и вызвала его к жизни в реальности.