Виктор брел по двору, цепляясь за ветки кустарников и деревьев. Выйдя на улицу, он презрел опасность быть раздавленным падающей с крыши льдиной и шел, где было возможно, по стеночке, придерживаясь рукой за дома.
Далее требовалось перейти широкий проспект, что вынудило Виктора выйти на открытое пространство. Он еле переставлял ноги и взбадривал себя мыслью о том, что обязательно посвятит следующий фильм тяжелым будням алкоголика; зрители будут рыдать! Голова ехала куда-то вместе с редеющим автомобильным потоком, сердце то трепыхалось, как овечий хвост, то надолго замирало.
На проезжей части стало немного полегче: там густой слой реагента съел весь лед, и ноги, наконец, почувствовали прочную, ровную опору.
Но, едва вновь ступив на тротуар, Виктор, успевший немного расслабиться от ходьбы через восемь полос мостовой, поскользнулся и еле удержался в вертикальном положении. Заныли ребра, ушибленные во время лондонского гололеда, стало трудно дышать. До метро оставалась еще половина пути, и он совершенно ясно почувствовал, что без передышки не дойдет.
И тут судьба преподнесла ему роскошный подарок: высокий бетонный короб клумбы! С облегчением садясь на сомнительное уличное украшение, Виктор в мыслях растроганно поблагодарил проектировщиков и строителей этого дизайнерского шедевра семидесятых. Конечно, еще лучше подошла бы деревянная лавочка, но кто же поставит деревянную лавочку посреди тротуара на проспекте?!
Немного отдышавшись, Виктор попытался подняться. Ноги не держали вовсе. Он усилием воли перенес центр тяжести тела в нижние конечности — и чуть не упал, потому что те легко подломились. Он снова устроился на бетонной клумбе.
Как он не сообразил раньше, что выпивка окажет сногсшибательное действие па ослабленный недавней болезнью организм?
Делать нечего, не сидеть же тут вечно! Виктор решил вызвать такси. Память его мобильника хранила необходимые номера. Он с огромным трудом выудил из-под куртки аппарат, принялся манипулировать с ним непослушными пальцами. Скользкая машинка вывернулась в ладони и, как лягушонок, прыгнула из рук. Стараясь поймать телефон на лету, Виктор задел его тыльной стороной запястья и отбил. Описав дугу, телефон вылетел дальше и шлепнулся в тень далеко за пределами досягаемости и видимости.
Виктор зарычал от досады. Противоударная и водоотталкивающая конструкция наверняка не пострадала. Но как теперь добраться до нее, если руки и ноги почти не слушаются, а где искать — он толком не знает?
Ощущение бессилия, смешанное с чувством собственной вины за сложившуюся ситуацию, было острым и странно знакомым, как будто нечто подобное он уже переживал прежде.
Что теперь делать?
Ясно, что его новые знакомые двинутся к метро не через час, а гораздо позже. Любая попытка заговорить с кем-то из прохожих увязнет в заплетающемся языке и будет похоронена запахом перегара — он редко пил и никогда не носил с собой средств, уничтожающих характерный аромат.
Мороз давно форсировал толстую пуховую куртку и уверенно подбирался к костям. Почему говорят, что пьяные не чувствуют холода?
Даже сидеть было невыносимо тяжело: хотелось прилечь прямо на клумбе и вздремнуть.
Коллеги по цеху не поскупятся на красивый слог: «Едва начав беспрецедентное по значимости расследование в области военной науки, при таинственных обстоятельствах погиб от чудовищного холода в глухих дебрях Московии…»
Глаза упорно закрывались.
Приближающийся скрип шагов по снегу — и приятный женский голос произнес прямо над ним:
— Вам нужна помощь?
* * *
Ребята звали меня сегодня праздновать. У них так хорошо, тепло. Посмеялись бы, пообщались, Пашку бы повидала, сто лет не встречались. Жаль, конечно. Но на курсах мне тоже не дали забыть о наступающем празднике: группа моя принесла сегодня конфеты и сухое вино, так что мы весело позанимались.
Народу на улице уже мало: все давно отработали и забрались в норки. Одно плохо в вечерних занятиях: поздно возвращаться. Но я еще специально подождала, пока все ученики мои разойдутся: устала за три часа, сил больше нет общаться.
Пройдусь потихонечку, без спешки. Нет желания спешить. Домой не хочется. Хочется побыть одной.
Здорово подмораживает. Как приятно скрипит снег под ногами. Я специально иду не тротуаром, где ледяными волнами застыла слякоть, а тропинкой по скверу. Всезнающий Пашка когда-то говорил, что снег начинает скрипеть после минус пяти. Сейчас меньше. Значительно меньше.
Голова пустая, легкая. И на сердце пусто, легко! Приятное состояние, давно забытое. Конечно, от вина. Сухое виноградное вино помогает сбросить груз уныния… Так люди и спиваются… Мне надо почаще бывать среди людей. Даже Париж вспоминаю сейчас легко, без всякого надрыва.
Ой!
Господи!
Испугалась даже! Сердце в горле колотится. Надо же, такое совпадение: только подумала про Париж, и…
Не пойму, ему плохо или он пьяный? Прилично одет, лицо не пропойцы… Ну-ка, есть кто-нибудь вокруг? Вон, вдалеке идут люди.
Если окажется, что пьянчужка, который лыка не вяжет, буду чувствовать себя глупо. А если человеку плохо? Подойду, узнаю. Не съест же он меня.
Прохожие приближаются, я с ним не наедине. Даже обблевать не успеет: отскочу!
После того как я подошла к мужчине, полулежащему на каком-то бетонном выступе тротуара, времени на размышления уже не было. Конечно, он оказался пьян, и довольно сильно. На мой вопрос, не нужна ли ему помощь, промычал что-то неразборчивое. Я чуть было не отошла в сторону, уже сделала шаг. Снег скрипнул под ногами. Мороз крепчает!
Можно было бы позвонить по 02 или просто подойти к дежурному милиционеру па станции метро. Я решила, что так и сделаю, если не добьюсь от этого типа членораздельного ответа. Меня просто задело: что он, не мужик? Не может собраться с силами и вразумительно ответить женщине?!
Кажется, я ему так и сказала. Забавно: быстро же я приобрела в общении с людьми менторский тон!
Свершилось чудо: его проняло. Скорее всего, подействовал мой приказной тон. Взгляд мужчины стал более осмысленным, он сел ровно на своей бетонной кушетке.
Я сказала с прежней настойчивостью:
— Вы замерзнете и умрете. Чем вам помочь? Кому позвонить?
— Мне нужна машина, — вдруг разборчиво проговорил мой собеседник, — я не дойду.
— Вызвать такси? У вас есть мобильник?
Мне все же жалко было тратить на чужого человека собственные деньги.
Неожиданно для меня его взгляд прояснился еще больше, и он сказал:
— Частника. Я не боюсь: у меня мало… при себе.
Ничего себе, как хорошо мы соображаем! Тот как будто читал мои мысли: