— Ты должен помолиться, — сказал он Саймону, и когда тот взглянул на Кита, не понимая, о чем идет речь, заставил его встать на колени вместе с остальными и повторять за Китом:
— О мой Бог…
— О мой Бог…
— Я искренне сожалею…
— Я искренне сожалею…
— Что оскорбил тебя…
— Что оскорбил тебя…
Саймон запинался, читая молитву, и не встал вместе со всеми, когда они закончили. Он стоял на коленях, переводя взгляд с двери на окно. Кит понял, что ночь будет долгой.
— А теперь ложись в постель, — сказал он, и Саймон сразу же лег, полностью одетый, в башмаках.
Кит заставил его подняться и откинуть простыни. Потом ему пришлось успокаивать малышей, которые заливались смехом.
— Ты должен оставаться в своей постели, — объяснял он терпеливо, хотя сомневался, понимает ли его Саймон.
Но тот кивнул и спокойно лежал, не сводя взгляда с Кита, пока тот не отвернулся и не улегся в собственную кровать.
Однако утром разразился скандал.
— Слезай с меня! — пронзительно вопил Джозеф Прайор, и Кит увидел, как маленький мальчик пытается выбраться из-под Саймона, который навис над ним.
— Что ты делаешь в его постели? — спросил Кит.
— Он описал мою постель! — закричал Джозеф.
Все вокруг проснулись и с восторгом и ужасом наблюдали, как Джозеф побежал за экономкой.
— Что тут происходит? — в отчаянии спросил Кит.
— Он — он плакал, — ответил Саймон.
Кит прикрыл глаза.
— Я же сказал тебе, что не разрешается вставать со своей кровати, — сказал он, так как Саймон нарушил основное правило, но, по-видимому, не понимал этого.
— Черная собака, черная собака! — захныкал Саймон точно таким же голосом, как у Джозефа, и все мальчики рассмеялись, прикрывая рукой рот.
Кит понял, что именно произошло. Наверно, у Джозефа был один из его ночных кошмаров, а Саймон попытался его утешить. Один из них описал кровать. Кит не знал, как с этим обстоит у Саймона, но ему было известно, что с Джозефом это случалось регулярно, хотя малыш никогда бы в этом не признался.
Явилась экономка с лицом кислым, как уксус, как говаривал Чабб, и резким тоном заговорила с Саймоном, который ее не слушал.
— Черная собака, черная собака, — повторял он со слезами в голосе, указывая на Джозефа, который сначала побледнел, а потом покраснел.
— Лгун! — закричал он, чуть не плача, а экономка заявила, что с нее довольно.
Она сказала Саймону, что на первый раз не доложит о нем, но ему придется убрать в комнате. Кит повел малышей на молитву, думая о том, что теперь по всей школе разнесется, что Саймон забрался в постель к младшему мальчику и описал ее.
За завтраком старшие ребята нещадно дразнили Саймона, напевая: «Свинтус описался! Свинтус описался!»
Потом Паркер спросил:
— Взгляни-ка — это не твоя мать?
И Киту пришлось схватить Саймона, пока он не помчался в ту сторону.
— Хватит, Паркер, — сказал Кит, когда все мальчишки залились смехом.
Но тут вмешался Чабб:
— Это не может быть твоя мать — она давно ушла.
— Нет! — завопил Саймон и ко всеобщему изумлению набросился на Чабба.
Чабб был лучшим боксером в школе, но Саймон захватил его врасплох. Вскоре мальчики образовали круг вокруг дерущихся, подзадоривая их: «Деритесь же!»
— Что здесь происходит? — осведомился младший учитель, проталкиваясь вперед.
Кит помог ему оторвать Саймона от Чабба, у которого лицо было разбито в кровь.
— Эта навозная крыса меня укусила! — сказал Чабб, толкнув Саймона в грудь. — Ты об этом еще пожалеешь!
Саймон попытался снова рвануться к нему, но у него на пути встал младший учитель.
— Вы должны пожать друг другу руки! — потребовал он и выругался, когда Саймон вцепился в него ногтями. — В шкаф! — заорал он Киту, и тот из сочувствия к учителю помог засунуть Саймона в шкаф.
Уж лучше было не выпускать его оттуда, подумал Кит, когда учитель приказал мальчикам разойтись. Ведь нет никакого толку от его пребывания в школе.
— Пусть он успокоится перед уроками, — сказал младший учитель, оправляя на себе одежду.
— Да, сэр, — ответил Кит. Затем добавил: — Сэр — почему он здесь?
По выражению лица учителя он понял, что тот престает в таком же недоумении, как он сам.
Однако в тот же день, несколько позже, Кит выяснил, в чем дело. Ему велели выпустить Саймона из шкафа и отвести в церковь, где его ждал регент. И впервые Кит услышал, как Саймон поет. Он повторял музыкальные фразы, которые ему напевал регент, и голос его взвивался ввысь, к ангелам под крышей. Кит смотрел в изумлении, когда Саймон выводил ноты поразительной чистоты, а регент прикрывал глаза и качал головой.
— Как же возможно такое? — выразил он вслух свое удивление. — Как же тебе удается так долго держать ноту?
Саймон не ответил. Он посмотрел на ангелов под крышей.
— Посмотри на меня, — велел регент, и Саймон перевел на него взгляд. — Смотри на мой палец и тяни ноту, пока я тебя не прерву.
Он напел ноту, и Саймон взял ее с изумительной чистотой звука, и все держал, и держал. Кит ждал, когда же регент опустит палец, но тот не спешил. На лице у регента появилась недоверчивая улыбка.
— Это все равно, что удержать свет, — сказал он, и нота наконец прервалась, задрожав. Регент ощупал грудь и ребра Саймона, словно пытаясь разгадать секрет.
— Я никогда еще не обучал мальчика, который может так долго держать ноту, — сказал он Киту. — А я учил очень многих мальчиков. Слишком многих мальчиков. Где ты научился задерживать дыхание? — спросил он Саймона, но тот повесил голову и что-то пробурчал насчет плавания под водой.
— Под водой? — переспросил регент.
— Ловил рыбу, — ответил Саймон и наконец поднял голову. — Или когда приходили люди, — добавил он, и Кит внезапно ощутил глубокую тишину воды и зеленоватое мерцание там, куда падает солнечный луч.
Но Роберту Ли неинтересны были подробности жизни мальчика, которые, вне всякого сомнения, были грязными. Он был слишком заворожен голосом Саймона, чтобы продолжать расспросы. Он заставил его спеть вместе с Китом Agnus Dei, и два голоса сливались и снова разделялись, как масло в воде.
Однако пение Саймона не сделало его жизнь в школе легче. С каждым днем дела шли все хуже. Старшие мальчики ставили ему подножку, когда он проходил мимо них по лестнице, или нарочно сталкивались с ним, когда он нес швабру и ведро, и тогда содержимое выплескивалось на пол. Они следовали за Саймоном, когда тому приказывали прибрать в церкви, и топтались в грязной обуви там, где он уже подмел, пока не вмешался Мэтью Палмер.