Недавно, горячим словом, она назвала Федора глупым. Это было не совсем так, думала она потом. Правда, но не вся правда, только часть ее. Несмотря на нестрашный, безобидный вид, в нем действительно горел жаркий огонь, вровень воинскому. Из-за этого огня он и не видел, не принимал ничего другого, как человек, сидящий у костра темной ночью, смотрит на яркое пламя и не видит ничего вокруг. И не хочет видеть, яростная игра пламени завораживает его. А такой завораживающий огонь, размышляла она, не только самого человека сожжет, он еще и все вокруг опалит. Кого любить, когда останутся одни головешки? Огнем всегда очищались, это правда, с огнем уходят родичи в светлый мир Ирий, только при чем здесь любовь?
Обратно сказать, все тайные помыслы Федора видны были ей, как бисер, выложенный на ладони. Не зря он любил собирать вокруг себя доверчивых ребятишек, рассказывая им сладкие сказки про своего бога. Умысел тут простирался далеко вперед, так далеко, что, может, и сам Федор, не умея плавать по Реке Времени, не видел этого. Детский ум гибкий и жадный до нового, сейчас семена посеять — когда-нибудь они прорастут. Уйдет Федор, придут другие, тоже с именем далекого южного бога на устах и на сердце. Федор посеет, а другие, вслед за ним, будут жать всходы…
Да, многое будет впереди, что связано с его Распятым, Сельга даже не взялась бы рассказать кому, как и почему она это чувствовала. Но чувствовала крепко. Не боги, не Сварог с Христом, а люди именем их схлестнутся потом в жаркой схватке, водою против огня, и снова начнет литься кровь, обильно потечет на грудь Сырой Матери вода жизни — вот что она предвидела.
Вот такая любовь… Вот в чем была опасность безобидного с виду Федора. И поэтому он должен уйти из рода, чтобы не смущать никого раньше времени, твердо знала она.
Но медлила с этим решением…
«А все-таки они похожи», — думал Ратень, глядя, как большой Тутя и малый Сваня, одинаково отдуваясь и припадая на ногу, тянут волоком сухую лесину. У малого-то ножки в порядке, это он специально притворяется, что хромает, чтоб было похоже.
— Тятька Тутя, хоёшо тяну? — спрашивал звонкий, всегда радостный голосок.
«Д» и «р» малый еще не выговаривал, как и некоторые другие. Совсем несмышленыш, конечно.
Щуплый, русоволосый, остролицый Тутя, волхв-молчальник, когда-то давший обет богам не расходовать на пустые слова силу духа, кивал ему. Улыбался, на него глядя. Хоть и молчал, как обычно, глазами так и говорил ласковые слова.
— Тятька Тутя, тятька Тутя, а я сильнее, чем ты, тяну! Даже сильнее, чем тятька Ятень мог бы, во как!
Снова кивок. Парнишка, довольный, налегает еще пуще, старательно налегает ручками, крепко упирается ножками в Сырую Мать…
«Правильно, Сванюшка, крепче держись земли, Сырая Мать — она и силу дает особую, неодолимую, тягучую силу, что сталкивает гранитные валуны на своем пути. Вот солнечный Хорс дарует с неба другую силу, быструю, огненную, сжигающую. Но ее и взять труднее, жжется она. Вот подрастешь — научишься…»
Эти подбадривающие слова Тути, беззвучно обращенные к малому, Ратень не услышал, а почувствовал.
Волхвы давно уже общались друг с другом беззвучно, на своем, внутреннем языке, доступном только посвященным в таинства. Долгие лета нужны, чтобы зазвучал внутри такой волховской разговор, но, уж коль овладеешь им, можно говорить друг с другом и с далекого расстояния. Еще волхв Олесь, сгоревший вместе со старым капищем на Илене, учил их обоих, уходя в лес, заставляя услышать свой внутренний голос издалека и прийти к нему на зов. Сколько раз они с Тутей беспомощно блуждали по лесу, пытаясь услышать хоть что-то, не сосчитать…
Ратень почувствовал, Тутя понял его воспоминания. Они переглянулись поверх маленькой головы, покивали вслед далекому…
Ратень снова перевел взгляд на Сваню. Тот все еще тужился над лесиной, высовывая язык от усердия. Забавный малец. Понятно, ребенок — как отражение в воде, повторяет все, что подсматривает у старших, подумал он. Но есть вещи, которые не переймешь. Походка, поворот головы, случайный наклон, косо вскинутая вверх бровь, мало ли… Что говорить, такое только по прямой крови передается. Похож, похож несмышленыш на Тутю, чем дальше, тем отчетливее это видно…
Еще недавно волхвы весело гадали, от кого из них понесла дитя сварливая баба Шешня, замученная бесплодием, как пашня засухой. Ни один родич не смог помочь ей зачать, пришлось им поить ее снадобьями, заговаривать приговорами, стараться на ней мужской силой и терпеть ни капище ее вздорность. Зато теперь и гадать не надо, чей, достаточно глянуть попристальнее, мысленно подытожил он. Его ребятенок, Тутин, точь-в-точь, как отражение в воде…
Огромный Ратень рывком соскочил с места, направился к ним, отодвинул от бревна обоих, легко взвалил его себе на плечо. Донес до места, сбросил движением плеч, оглянулся. Оба смотрели вслед, вытянув шеи, как гусаки, заметившие лягушку. Нет, точно похожи как две капли, захочешь — поперек не скажешь…
* * *
Новое капище Тутя и Ратень поставили, как положено, среди густой, непроходимой чащи, на небольшой поляне, защищенной со всех сторон вековыми деревьями. На краю лесной плеши из-под их узловатых корней выбивался небольшой ключик, играя водой. Открывал ход к подземным сокам Сырой Матери. Убегал дальше, струился по руслу, проточенному на десяток локтей, где радостно изображал из себя взрослую реку. Но потом терялся среди мшистых кочек, палой листвы, хвои и буреломов.
Место для святилища волхвы выбирали долго. Ходили, смотрели, слушали землю, подолгу глядели на небо, ожидая знаков. Снова шли и снова смотрели и слушали.
Выбрали наконец. Как вышли на эту поляну, неожиданно яркую среди темной чащи, заметили лесной ключик, так, не сговариваясь, оба решили — здесь. Родничок — это подарок заботливой Мокоши, не иначе. Только она по женской своей природе всегда внимательна к мелочам. Ратень аккуратно почистил ключик, сделал над выходом навес-срубик, углубил отводное русло. Еще радостней зажурчал родничок, дарил вкусную воду со сладким привкусом и бодрящим холодом земного чрева. В чарном деле и вода должна быть особой, речная или дождевая, допустим, уже не подходит, нет в ней необходимой силы.
Потом начали обустраиваться. Сами, не прибегая к помощи мужиков, срубили жилую избу, поставили клети для припасов. На капище волхвы все делают своими руками, это их место, их руки должны его обиходить.
Затем Тутя и Ратень приступили к главному. Взялись резать деревянные чуры богов. Ратень сильно и быстро вымахивал топором, вырубая из бревен головы и тулово. Тутя после него несколькими особыми ножами наносил положенную резьбу и символы. Высших богов делали, как положено, высокими, средних — в рост человека.
Долго возились. Рубили, резали, для крепости вымачивали готовые чуры в особых растворах. Но сделали, воздвигли идолов на поляне, оживили их жертвенной кровью и волхвованием. Конечно, пройдет еще немало времени, прежде чем чуры оживут окончательно. Оба волхва знали: боги пока только присматриваются к своему новому обиталищу, пробуют новые деревянные глаза и растягивают рубленые рты. Они, бессмертные, никогда не торопятся…