Совершенно обычная женщина, случайно встреченная, вдруг перевернула его внутренний мир. Открылось то, чего раньше Великий магистр не замечал или не хотел замечать. Миллионы новых граней бытия засверкали перед глазами, прибавляя сил и желания жить.
Но мгла отомстила ему. Годы, проведенные среди неразгаданных тайн и непостижимых явлений, оставили вполне реальный след. Фаустин считал бы это проклятьем, если бы верил в мистику.
Его жена тяжело заболела во время беременности. И умерла, не успев взглянуть на дочь.
Лекари, увидев, с каким уродством родилась девочка, в один голос советовали избавиться от нее. Любым способом, вплоть до самых радикальных. Корневище высасывало из нее силы. Ни один лекарь с лицензией Академии не брался что-то сделать.
Он не смог их послушаться. Эта несчастная девочка была единственной частицей той, которую он любил. Любил первый раз в жизни, и, видимо, последний.
Фаустин поступил по-своему. Он нашел других лекарей. И до сих пор он не был уверен, правильно ли его решение.
…Мильд неслышно вошел в комнату.
– Редре, вам пора. Она опять уснула, вы же видите.
– Вижу, – сказал магистр. – Сейчас.
– Идемте, с вами хотят поговорить.
В прихожей его ждал незнакомый богато одетый гурцор с двумя охранниками.
– Приветствую вас, магистр. Я прибыл специально для беседы с вами. Уделите немного времени?
– Зачем спрашивать? – Фаустин тяжело опустился на простую деревянную скамью. – Слушаю вас.
Гурцор щелкнул пальцами, и они мгновенно остались одни.
– Я прибыл из Ширы, чтобы представлять перед вами интересы Тайного ученого совета, магистр. Прежде всего хочу узнать, хорошо ли исполняются взятые нами обязательства?
– Что я должен вам ответить? – Фаустин поднял на него угасший взгляд. – Разве моя дочь здорова и счастлива? Разве она чувствует тепло солнца и вкус плодов? Разве я могу сказать слово «хорошо»?
– Но она жива, – мягко возразил гурцор. – И именно это условие было для вас ключевым, когда мы заключали наше маленькое соглашение, так?
– Не спорю, – магистр покачал головой. – Она же ни в чем не виновата! Изо всех невинных мира она – самая невинная. Зачем же вы играете с ее жизнью?
– Нам не до игр, магистр. – Голос ведуна стал холодным. – Мы делаем то, что можем. Разве у вас есть другие варианты?
– Да если бы они были… – Фаустин безнадежно махнул рукой.
– Я прибыл, чтобы сообщить – настало время и вам исполнить свои обязательства. Вы ведь не отрекались от них?
– Не отрекался. Я вас слушаю.
– Прежде я хочу сделать важное заявление. Если наше сотрудничество принесет положительные плоды, мы готовы будем расширить свои обязательства перед вами.
Магистр выпрямил спину:
– Что вы имеете в виду?
– Именно то, что вы подумали. Я лично от имени Тайного совета гарантирую значительное улучшение здоровья вашей дочери. У нас появились новые возможности. Также добавлю, что надежда на ее полное выздоровление становится весьма реалистичной.
Фаустин исподлобья взглянул на гурцора.
– И вы еще смеете говорить, – процедил он, – что не играете с ее жизнью? Лицемерные мерзавцы… вы давно уже все решили и рассчитали. Вы давно подогнали задачу под ответ.
– Я хотел бы услышать именно ответ, – бесстрастно напомнил гурцор.
– Ответ прежний. Я не отказываюсь от обещаний. Говорите, что от меня требуется.
Ведун подошел вплотную, наклонился и зашептал что-то на ухо магистру. Он шептал довольно долго, и с каждой минутой у Фаустина все глубже становились складки на лбу, все плотнее сжимались губы.
– Это все, магистр. – Гурцор распрямился и отошел.
Фаустин сидел, сгорбившись и обхватив руками голову.
– Что же вы со мной делаете? – сдавленно проговорил он.
– Мы заботимся о вас. И вот еще… – Ведун бросил на скамью незнакомое устройство – плоский кругляш с двумя шлангами. – В день Черного Солнца спрячьте это под одеждой, магистр. Только не забудьте. Для вашего же блага.
Он ушел, а Фаустин еще долго сидел в одиночестве, мял руками лицо и неслышно цедил раз за разом:
– Что же вы со мной делаете? Что же вы делаете, мерзавцы?
* * *
Через пару дней Петрович встретил Зигфа в своем коридоре. И тогда он понял, что имел в виду Гайда, когда говорил: «Лучше бы убили».
Зигфа вели два воина-гурцора. Они держали его на шестах, прикрепленных к грубому клепаному ошейнику – так, чтобы он не мог приблизиться ни к одному из них.
На голову Зигфу надели ржавую тяжелую клетку-намордник. Его ноги были заключены в тяжелый металлический каркас, включавший целую систему рычагов, шарниров, пружин и растяжек. Кое-где металл вонзился прямо в живую ткань, в этих местах из ран сочилось что-то красновато-желтое. На груди болтались два сосуда с мутно-коричневой жидкостью, трубочки от них уходили под грязные бинты на шее.
Зигф с трудом переставлял ноги и еле слышно стонал.
Петрович прямо-таки застыл на месте, в нем боролись жалость, страх и отвращение.
– Пошел вон! – скомандовал один из гурцоров. – Не стой на дороге.
Петрович прошмыгнул мимо, и в тот момент, когда он проходил около Зигфа, тот вдруг словно встрепенулся.
– Ы-ы-ы… ы-ы-ы… – замычал он и протянул к Петровичу связанные проволокой, покрытые синяками и кровоподтеками руки, но тот уже припустился вон из коридора.
В голове не укладывалось, что его бывший бригадир теперь станет одним из «постояльцев». И войдет в число тех, кому Петрович будет заливать вонючую баланду в кормушку.
Весь день он ходил сам не свой и даже ночью долго вертелся, прежде чем удалось уснуть. И потом несколько раз просыпался. В мыслях застыла одна и та же картина – как его самого ведут в клепаном ошейнике и оставляют за тяжелой железной дверью камеры.
Утром, когда Петрович занимался привычной процедурой кормежки, к нему подбежал взбудораженный Гайда. С собой он привел какого-то пришибленного энейца с дрожащими руками.
– Бросай все, он вместо тебя закончит, – выпалил Гайда, хватая Петровича за рукав.
– Что стряслось?
– Есть работа. Идем, по дороге расскажу.
Рассказ был недолгим. Петровичу следовало подняться на станцию, погрузить на платформы какие-то штуковины и сесть туда самому. А на другом конце разгрузить и вернуться тем же поездом.
Вроде бы ничего сложного, но слишком уж нервным и испуганным выглядел Гайда. Петрович заподозрил, что от него скрывают нечто важное.
На уже знакомой станции царило спокойствие. Гурцор-распорядитель указал на груз – пара десятков деревянных ящиков и обвязанные тряпьем железяки непонятного назначения. На ящиках уже пристроились двое энейцев, назначенных Петровичу в помощники. Он взглянул на их ручки-прутики и понял, что толку от таких грузчиков будет маловато.