Пакле они не понравились. Эти парни внушали ему какой-то подсознательный страх. Сразу было ясно, что Поршень собрал самых отъявленных отморозков, каких только нашел. И тем не менее, их сила и характер притягивали. С такими людьми лучше ходить в друзьях, чем наоборот.
Пакля был особенно рад видеть Пельменя. Он даже захотел потрясти его за плечи и закричать: «Здорово, Пельмень, как твои „селедки“?» Но сдержался. Просто сказал «привет» и солидно пожал руку.
— Все, садимся, — сказал Хамыч, снимая шампуры с углей. — Э, толстый, метнись за лекарствами.
Пельмень поднялся и поплелся к берегу, откуда вскоре принес авоську с мокрыми холодными бутылками водки. В приготовленных стаканах знакомо забулькало.
Пакля чувствовал себя как-то странно. Вроде бы он был тут главным, основным, ради него все затеялось… Но эти златозубые, плохо побритые, мускулистые и решительные пацаны все равно были главнее. Пакля попытался было смотреть на них покровительственно, но наткнулся на взгляд Чингиза и — съежился, отвел глаза. У Чингиза глаза были матовые, непроницаемые, безжалостные. Он, наверно, мог убить человека. Или уже убивал…
— Ну, за наш синдикат, — предложил Пакля, качнув стаканом.
— Чего? Какой синдикат? — спросил Хамыч, отведя от лица шампур.
Поршень громко и фальшиво рассмеялся.
— Нормально! — сказал он. — За синдикат, за встречу — какая разница?
Про синдикат своим новым друзьям он, естественно, тоже не сказал ни слова. Пакля, не обратив внимания на заминку, проглотил водку и поспешно пихнул в рот кусок помидора. Нечаянно глянул на Пельменя: тот все еще держал полный стакан, настороженно поглядывая на новых знакомых. Чувствовалось, он готов драпануть от них в любой момент.
Пакля вдруг ощутил толчок локтем в бок. Он повернулся — на него смотрел сонный Шуша. Он смотрел как-то странно — словно не видел. Или видел, но не собеседника, а что-то другое.
— Чего? — пробормотал Пакля.
— А прикинь, — тихо сказал Шуша— Вот стоит чувак. Толстый, килограмм на двести. На дороге стоит. И тачка летит, «Феррари», — под двести километров. И — буц ему в брюхо! И весь его жир — вдребезги по дороге.
— Чей жир? — оторопел Пакля.
— Чувака этого.
— Какого чувака?
— Да просто чувака. Прикинь. Короче, двигать пора.
— А-а… — медленно кивнул Пакля, невольно отодвигаясь.
Поршень и Хамыч с Чингизом начали о чем-то переговариваться. Пакля прислушался, но до него доносились только обрывки фраз:
— …а чего ты бычки-то? Подумаешь, бычком прижег…
— Бычком и сам себе могу…
— Утюгом надо…
— Старо. Сейчас ребята пальцы в тиски…
— Девку его надо было разложить…
— … а, маленькая. Пионерка…
— Кадык вскрыть лезвием и ширнуть в вену, будто сам…
— …ничего, я котенка брал и на их глазах отверткой… Дети, блин, орали, сучата…
Шашлыки были жесткие и пахли керосином. Пакля где-то слышал, что протухшее мясо специально керосином прыскают, чтобы опарыши выползли. Он отложил шампур в сторону и закурил. И вновь Шуша толкнул его в бок.
— Чего? — нахмурился Пакля.
— А прикинь, — сказал Шуша, пристально глядя, как в зубах Пакли горит сигарета. — Прикинь, чувак курит. Вот сигарета до рта догорела — губы тлеть начали, потом вся голова задымилась…
— Ты про какого чувака все мне шепчешь?
— Да так… Просто, прикинь. Я говорю, двигать пора.
Пакле захотелось поскорее избавиться от кошмарных образов, которыми пичкал его сонный Шуша, поэтому он прокашлялся и спросил:
— Ну чего, пацаны, какие у нас планы?
Он стремился сделать голос солидным и одновременно небрежным, чтобы ненавязчиво намекнуть на свой высокий статус в команде. Но никто его стараний не заметил, только Хамыч кивнул, скосив глаза.
— Все нормально… сиди отдыхай.
Где-то на пределе слышимости вдруг послушалось мяуканье. Чингиз тут же вскочил, его глаза сверкнули.
— Кошка, — сказал он. — Тут где-то кошка.
— Откуда здесь? — с недоумением пробормотал Шуша.
— Но я слышал! — Чингиз бегал глазами по кустам и его руки непроизвольно дергались, словно он ловил мух.
— С лесничества могла прибежать, — высказался Поршень. — Рыбки половить.
— А ну, обождите… — бросил Чингиз и молниеносно исчез в прибрежных кустах.
— Двигать пора… — едва слышно пробормотал Шуша. Через минуту Чингиз вернулся с пятнистой черно-рыжей кошкой в руке. Он очень ловко, со знанием дела держал ее за шкирку. Несчастное животное извивалось и орало, но вырваться не могло. Чингиз выглядел странно возбужденным, словно поймал не драную обитательницу помоек, а по меньшей мере золотую рыбку.
— Тьфу, блин… — с омерзением проговорил Хамыч. — Сейчас опять начнет дурковать.
— Ничего, ничего… — пробормотал Чингиз, поднимая с земли крепкую палку. — Так надо. Поршень, принеси изоленту из машины.
— У тебя изолента сразу прогорит.
— А я ею только прихвачу. А потом проволокой. Поршень пожал плечами и принес моток изоленты. Чингиз принялся приматывать кошку к палке. Когда она уже не могла двигаться, он достал из кармана клубок стальной проволоки.
— Все нормально, — сказал он.
— Чего это он? — с некоторым испугом спросил Пакля у Поршня.
— А… он кошек жрет. Привычка такая.
— Жрет?! — ужаснулся Пакля. — Зачем?
— Надо двигать, — тихонько пропел ему на ухо Шуша. Пакля взглянул на Пельменя, который до сих пор не проронил ни слова. Пельмень выглядел так, словно его, а не кошку, сейчас собирались жрать. У него, кажется, даже слезы в глазах блестели.
— Дай хоть я ей шею сверну, — с кислой миной изрек Шуша. — А то орет, как свинья собачья.
— Нет! Кошку жарить надо, пока живая. Тогда от нее вся сила ко мне перейдет.
— Много там силы…
Чингиз суетился, нервничал, чуть ли не облизывался. Кошка хрипела на палке, судорожно дергая лапами.
— Колышки надо переставить, — пробормотал Чингиз и начал возиться у костра. И тут случилось невероятное.
Пельмень, на которого не обращали внимания, вдруг схватил палку, отбежал на десяток шагов и быстро-быстро смотал с приговоренного животного изоленту. Кошка, совершив немыслимый кульбит, соскочила на траву, дико вскрикнула и в одно мгновение исчезла в кустах.
Пельмень застыл, вцепившись в палку, с которой свисали обрывки изоленты. Он, не моргая, смотрел на Чингиза. Тот повернулся, непонимающим взглядом пошарил вокруг костра, наконец, увидел Пельменя с палкой.