«И это называется мужчиной, — с недоумением подумала Любка, — слизняк!»
— Вот и продолжайте сотрудничать, — угрожающе приказала, — они вам будут очень, — последнее слово она подчеркнула интонацией, — благодарны. И это, — сунула в руку пакет с собственноручно перепечатанным текстом, — тоже. В Гонконге, — на всякий случай на прощанье предупредила, — я обязательно дам телеграмму в редакцию. Так что очень постарайтесь. Вас не поймут, если не передадите по назначению.
Она повернулась и, не дожидаясь очередного мычания, поставила его перед фактом, двинувшись к русской очереди, где ее два чемодана старательно охраняла Ли Ду. Своих вещей у нее не было. Для окружающих один чемодан ее. Не бывает беженцев без вещей — незачем обращать на себя внимание. Ли Ду, Ли Ду… Ведь могла и не искать ее, а плюнуть да и вещички продать. Фотоаппарат немало стоит.
Хотя какая она теперь Ли Ду. Самая натуральная Мэй Кравченко. Хорошо, догадалась в свое время паспорт у медсестры попросить. Как чувствовала. Им-то не требовалось удостоверять личность и подданство. Десяток вовремя подсуетившихся семей вывозили самолетом, и документов там не спрашивали. Говорят, кто-то неплохо снял с отбывающих. Фронт уже прорвали, и люди были готовы платить серьезные деньги за отправку в Синьцзян. Вот на военном самолете их и сплавили. Воевать было некогда: китайцы взятки собирали. Те, кто помельче рангом. Серьезные люди смылись заранее.
Китаянка посмотрела вопросительно, и Любка успокаивающе кивнула. Не хотелось, но пришлось разделить пленки и трое суток печатать заметки мужа в двух экземплярах. Лучше подстраховаться. Пусть попадет и к американцам, и к нашим. Мало ли как может обернуться. Оно должно дойти. Берик хотел бы именно этого.
Сволочь! Какая сволочь! Герой-недоумок. Спасатель детей! Какие мозги надо иметь, чтобы выдергивать из-под колес японского грузовика совершенно постороннюю китайскую девочку. Волнует его чужая жизнь. Про свою бы подумал. Про меня. Про наших детей.
Она машинально положила руку на уже заметный живот и мысленно выругалась. По-русски, по-немецки и попыталась вспомнить наиболее подходящие к ситуации слова на китайском. Это отвлекало от неприятных мыслей.
Тут Любка всхлипнула. На нее опять накатило. Когда носила Глеба, такого не было. Сейчас постоянно пробивало на слезы и нервные крики. Теоретически она все понимала. Симптомы классические: нервы, муж, неизвестность впереди, однако совершенно не ко времени. Она не имеет права расклеиваться, и вообще это плохо влияет на ребенка.
Видимо, требуется проверить на собственной шкуре, чтобы понимать. Раньше она считала неприятным цинизмом, когда Берик начинал с ухмылкой повествовать про паскудную сущность человека. Все-таки воспитание так просто не исчезает. Даже в тяжелых условиях люди обязаны вести себя по-человечески. Наивная. Их ведь даже еще не прижало по-настоящему. А ведут себя как грызущиеся собаки. Норовят влезть без очереди, отпихнуть в сторону. Ругаются. Скоты. Окружающих бы постыдились. Тоже мне высшая раса и врожденное превосходство перед туземцами. Вон как китайцы смотрят. Только что не плюются. Позорище.
Она посмотрела на Ли Ду, умудряющуюся тащить чемоданы и попутно прикрывать ее от толчков людей в очереди, и в очередной раз с подозрением подумала: а не было ли у Берика с ней чего? Какого шайтана он ее с собой тащил через пол-Китая. Мысленно дала себе пинка. Еще неизвестно, кто кому нужнее был. Без переводчика ни шайтана не поймешь. Было, не было — какая теперь разница! Японцы просто выстрелили в ее мужа. Без всякой причины. Не считать же нормальным убийство человека, выдергивающего с дороги девочку шести лет.
Стоило пройти войну, побывать в стольких опасных местах — и умереть за чужого ребенка. Ну раздавил бы ее грузовик! Кому нужна благодарность нищей матери! Ведь он шел к ней, своей жене, и практически дошел! Окраина Шанхая. Дерьмо! Сама бы убила добродетельного идиота. И нисколько не утешает: «Тому, кто совершил доброе деяние, Аллах воздаст добром большим в десять раз по Своему благоволению и щедрости. Атому, кто совершил дурное деяние, Аллах по Своей справедливости воздаст только за те злые деяния, которые он совершил». [50]
Не будет никакой несправедливости в воздаянии — не будет уменьшения в воздаянии за добро, и не будет увеличения наказания. Он мне нужен здесь, не в раю.
По шаткому трапу они поднялись на борт мимо не особо присматривающихся к документам матросов. Паспорт наличествует? Вперед, не задерживай. Проходите, проходите. Сличать китайскую физиономию переводчицы с фотографией никто и не подумал. Без иностранного подданства японцы просто не пустили бы в порт.
— Позвольте, я помогу, — сказал, беря ее под руку, толстенький краснощекий мужчина. — Вы, наверное, не помните, — правильно поняв взгляд, добавил: — Я — Плотников. Еще дочку приводил. Аппендицит.
Дочку Любка вспомнила. Еще бы. Первый самостоятельный на все сто случай в ее практике. Серьезным хирургам некогда заниматься, спихнули на нее селекцию больных иностранцев. Этого домой, того осмотреть. Все недовольны. Скандалят. Девочку она вовремя поймала. Еще немного — и перитонит. А дядька в памяти не отложился. Не до того было. Каждый день раненые. Осколочные, пулевые, ожоги… До госпиталя довозили средней тяжести, тяжелые помирали раньше. Зато поток не прекращался. Одного убрали, другого на стол. Миллер под конец спал стоя. А потом пришли японцы и всех грохнули. Скоты. Вся работа пропала.
Ну да ничего… Опыт остался. И что особенно приятно, страх исчез. Исполнить теперь резекцию желудка? Раз плюнуть. Гораздо сложнее приходилось делать. Под конец уже практически без лекарств. И ничего, выживали.
— Каюты все заняты, — говорил между тем дядька, направляя ее между растерянными людьми, — мы на палубе устроились. Там шлюпка рядом — если дождь, и спрятаться можно. Да и тень какая-никакая присутствует.
— В каюту не надо, — твердо сказала Любка. — Лучше на воздухе.
Плотников оказался не только человеком, помнящим добро, но еще и гостеприимным. Под кудахтанье толстушки жены и при доброжелательной помощи двух девиц, причем Любка так и не вспомнила, которую она оперировала — просто догадалась по разговорам, — он устроил их с Ли Ду на подстеленной скатерти и даже угостил домашней снедью.
— Мы же недолго плыть будем, — пояснил, подмигивая, — однако прямо на палубе не стоит сидеть.
Терпеть его жену было сложнее. Она все время жаловалась на потерю имущества и тяжелые времена. В ходе бесконечно льющегося монолога Любка с изумлением узнала о высокой должности нового-старого знакомого. В русско-азиатском банке занимал пост начальника отдела кредитов. Потому и сидел до самого конца, приводя дела в порядок. Страшно положительный и дурной, как следовало из ее речей. Даже не стырил чего существенного напоследок. Все было сделано по закону, и он нежно прижимал к себе портфель с соответствующими документами, не расставаясь с ним ни на минуту.
В конце концов он не выдержал и, пообещав скоро вернуться, исчез. Они с китаянкой остались в компании говорливой толстушки.