— А женщина у него есть? — подумав, спросила мать.
— Ну мама! Откуда мне знать! Сама невзначай вопрос задай. Чтобы здоровый мужик столько лет совсем без бабы… — Стеша хихикнула. — Жены нет — это точно. Да откуда на Дону возьмутся приличные польские девушки?
1920 год
— Лейтенант, — пихая его в бок, опасливо позвал Гу. — Время.
Видаль сел в окопчике и с завыванием зевнул. Не очень-то ему нравилась первоначальная идея Тульчинского набирать в ДОН кого ни попади. Нет, с политической точки зрения очень правильно и прогрессивно, но на шайтана ему сдались корейцы с алтайцами и разными прочими уйгурами.
От русского всегда понятно чего ожидать, а эти неизвестно еще что выкинут. Ну да лейтенантов как-то забыли спросить. И уж честно, ничем азиаты оказались не хуже. Если правильно дрючить с самого начала, любого можно превратить в хорошего солдата. А парни старались. Это уж точно. Цель имели в жизни ясную и безупречную. Отслужить как надо и кроме получения русского паспорта заодно еще и у себя в правильные люди выдвинуться.
Законы для граждан позволяли выделенные в Туркестане участки переоформить из государственной аренды в частную собственность. А уж работать они умели. Доказано жизнью. В тех местах, где корейцев селили, они умудрялись взять урожай больше местных, всю жизнь там проработавших.
Наборы среди нацменов были с большой разборчивостью. Дохляков или сачков к ним не присылали. Богатырей тоже не имелось, но здесь лучше быть жилистым и выносливым. Чтобы тащил на себе полную выкладку и сдох, но не посмел ныть.
Вот на кухню их отправлять противопоказано. Традиционные корейские блюда чрезвычайно острые и годятся либо в качестве закуски, когда уже не замечаешь, что, собственно, употребляешь, либо для забивания отвратительного вкуса несвежих продуктов. Последнего в разведроте не случалось ни разу. Лейтенант питался из общего котла и тщательно контролировал приготовление пищи. И из заботы о личном составе, и из-за беспокойства за собственное здоровье и авторитет тоже. У него не поворуешь и отдельно сладкий кусок не сожрешь. Солдаты все всегда видят не хуже, чем в деревне из двух дворов.
Еще бы они посмелее были. Не в драке — в бою не дрейфят, — а в общении. Перед офицерами натурально благоговели и считали их высшими существами. Слишком долго всех нацменов гоняли на Руси, и чувство боязни любого начальства многим привили уже в колыбели. Иногда это всерьез раздражало. Какая уж там воинская дружба. Смотрят собачьими преданными глазами. Раз ротный не бьет, а заботится, будут слушаться самых идиотских приказов до смерти.
И ведь не притворяются. Командир — в их понимании высшее существо. Почти на уровне Будды. Или что там у них. Хотя вот Гу Ен вполне себе саклавит и молится правильно. Зато привычки к повиновению вырабатывать не требуется. Это только гражданские могут думать про армейскую муштру как бесполезное занятие. В реальном бою человек нередко теряется. Первое, что надо делать в критических обстоятельствах, — это командовать, чтобы солдаты слышали твой голос. Можешь крыть матом, орать — только не молчи, ты главный.
Уж ему-то объяснять не стоит. На себе испытал. Задним числом дошло, как это выглядело. Нет, юнкера не разбежались в панике под обстрелом. Успели раньше пообтереться и совсем никчемными не были. И все одно — они тогда, под Назранью, совершенно не соображая, сползались к сержантам и офицерам. Все казалось, фронтовик соображает и возле него безопаснее. Именно поэтому тебя должны слышать. Солдат будет чувствовать себя увереннее. И уж никак нельзя копать отдельные окопчики. Работы больше, да спокойнее, и в голове мысли не бродят лишние. Соседа необходимо видеть и слышать. И тогда совсем по-другому себя солдат поведет.
Раздражало, что вечно их путал. Не в лицо, с этим нормально. Привыкнешь — различать без проблем. В документах. Сплошные Паки с Кимами. На всю Корею десяток фамилий, а ты мучайся с бумагами.
А глядишь, и к лучшему, когда смотрят на тебя снизу вверх. Тульчинский в свое время им регулярно вбивал: «Служба и дружба несовместимы». Есть командир и подчиненные. Уважать — обязаны. Офицер без искреннего уважения нижестоящих и знания, что он думает не про свою шкуру, а про всех остальных, — просто пустое место. Подразделение боевой задачи не выполнит. Все обязаны верить в его глубокую мудрость и радостно выполнять приказы. Любовь никому не требуется. Вот вне службы можно и подойти свободно.
— Сколько времени? — спросил он, давя очередной зевок.
— Полпятого, как просили.
— Бди, — приказал Видаль, поднимаясь и застегивая ремень с кобурой на поясе. — Самое паршивое время.
Был он одет в видавшие виды телогрейку, ватные штаны и удобно растоптанные стандартные солдатские сапоги. Зато присутствовал командирский широкий ремень поверх телогрейки с неизменным КР в потертой кобуре и планшет с узким кожаным ремешком. Еще в армию новый образец не попал, а правильный офицер из Пограничного корпуса просто обязан заиметь.
А на голове неизменно лихо заломленная набок новенькая шапка-ушанка, сделанная по специальному заказу монгольскими умельцами. Если бы кто-то ему сказал, что мода так одеваться пошла с Тульчинского и остальных сержантов-фронтовиков, элементарно не имеющих офицерского обмундирования в те годы, он бы крайне удивился. Добровольцы вообще ходили кто в чем горазд и званиями не кичились. В полевых условиях удобно. И не выделяешься со стороны. В бою это полезно.
Он двинулся вдоль наскоро вырытых окопов. Первая команда по прибытии на место была «окопаться». Здесь нельзя по-другому. Только зарывшись в землю, имеешь шанс дать отпор врагу небольшим отрядом. Монголы так и не научились толком бороться с подобными засадами. Мчаться с диким визгом на врага — сколько угодно. А вот к встрече с укрепленной позицией не готовы. Замаскировались на совесть: встретить на марше свинцовым дождичком из пулеметов — и обращаются в бегство. Проблема правильно подловить — степь большая. И пусть солдаты сколько угодно проклинают за спиной, долбя каменистую землю под палящим солнцем. Останутся живы — и нет ничего важнее.
Он спрыгнул в очередной окоп и на дерганье Атарика успокаивающе сообщил:
— Я это. Спокойно.
Тоже счастье подвалило без надлежащей просьбы. Прислали с Руси сразу после училища. Пороху не нюхал, людей не знает. Одно слово — герой. Лучше уж проконтролировать, пока дров не наломал.
Видаль искренне считал нового младшего лейтенанта несмышленышем, даром сам всего на тройку лет старше возрастом. Лучше бы без сомнительного подарка обошелся, но пульвзвод ему дали в усиление, и шесть М-9 дополнительно совсем не лишние.
Заодно и проверка в боевых условиях, чего парень стоит. Он-то лично навидался в свое время. И мятежи, и бандитизм, и стреляли в него вовсе не в шутку. Их курс многое испытал, и треть выпуска осталась на Кавказе в могилах лежать. А кто выжил, смотрели на окружающий мир уже не так, как их ровесники.
Точно так же фронтовики смотрели на не видевших Австрийской — как на детей. Психология очень меняется на войне. Смерть отвратительна, зато заставляет ценить жизнь совсем по-другому. Не мерить ее в денежных купюрах или наличии собственного рысака. Радоваться окружающему миру. Просто потому что ты живешь. И со временем приходит понимание — только там, на войне, и живешь. Уже не хватает остроты.