«Вот это совсем другое дело, – удовлетворенно заметил Жорж, оглядев друга в обновках. – Теперь можно и под венец…»
Вспомнился тут же Лукину и совсем маленький Ванечка. Сейчас ему должно быть столько же лет, сколько Юре Милову. Как они там с Лизой? Собственно, Лукин и не мог представить жену и сына другими – последний раз они виделись в Крыму осенью 1920-го. Едва начавший ходить Ванечка энергично бьет ручкой по свисающему кожаному темляку лежащей на лавке отцовской шашки, Лукин весело смеется, а Лиза стоит в дверном проеме и смотрит на них ласково и немного грустно. Они тогда расположились в одном большом хлебосольном доме богатого армянского села. Лукин испросил трехдневный отпуск из полка, чтобы навестить семью. Убедился, что у них все хорошо. Фронт держался крепко. Русская армия генерала Врангеля готовилась зимовать в Крыму, чтобы по весне продолжить наступление с днепровских плацдармов на север. Они с Жоржем тогда видели ситуацию именно так. Успешные для белых октябрьские бои только укрепили в офицерах эту уверенность. Ничто не предвещало разразившейся через пару недель катастрофы. А потом тяжело заболел возвратным тифом Жорж, и Лукин повез его в госпиталь в Севастополь. Накопились обычные рутинные полковые дела, которые поручалось заодно решить в тылу штабс-капитану Лукину. «Поезжайте, батенька, тут у нас тишь, да гладь, да Божья благодать», – сказали тогда Лукину в штабе дивизии, вручая предписание. И вдруг как гром среди ясного неба – красный прорыв. Поспешное возвращение в Дроздовскую дивизию, отступление с тяжелыми боями, эвакуация… Бурлящий водоворот гражданской войны вышвырнул Лукина к побережью Черного моря, минуя то армянское село, где остались его жена и сын. Он готов был тогда грызть зубами и царапать ногтями последнюю полоску родной земли, разрываясь между долгом и семьей. Русский офицер штабс-капитан Лукин не мог дезертировать из полка. Но доблестный Дроздовский полк уже не мог отбить у противника так необходимое мужу и отцу Сашке Лукину село, где осталась его семья. Он был, увы, далеко не одинок в подобном горе! По крымским степям стремительной лавиной растекались массы красной конницы. Близкие остались там, в России, на долгие годы ставшей подсоветской. Живы ли они вообще? Пожалуй, за последние два десятка лет не было дня, чтобы он не винил себя за то, что не смог забрать их с собой. Хотя умом и понимал, что вытащить их тогда, в той обстановке, было выше человеческих сил…
С характерным звуком лязгнуло об амуницию оружию. Закинув на плечо карабин, старший Милов быстро удалялся вверх по дороге. Беженцы успели покрыть по ней приличное расстояние. Это не могло не радовать. Догоняя колонну, подполковник почти бегом завернул за первый поворот. И только тут, убедившись, что его никто не видит, тяжело дыша, расстегнул верхние пуговицы мундира и схватился за сердце. В глазах плыли красные круги. Острая боль пронзила грудь, сдавила цепко и никак не хотела отпускать. Милов пытался вздохнуть, втягивая воздух маленькими глотками. С большим трудом перевел дух. Вот ведь некстати! Приступ был почти такой же, как прошлым летом.
В июне 1944 года группа чинов Русского корпуса была направлена на офицерские курсы в Белград. Бывалым полковникам и капитанам бывшей русской императорской армии, убеленным сединами георгиевским кавалерам, прошедшим горнило мировой и гражданской войн пришлось снова сесть за парты и почувствовать себя кадетами. Да если бы только за парты – на следовавших после лекций полевых занятиях их гоняли почти так, как в летних лагерях под Красным селом. Ничего не поделать – таковы были условия аттестации на немецкий офицерский чин. Выдерживали бешеный темп переподготовки далеко не все. Главным образом у большинства подводило здоровье. Лукин, будучи на десять лет моложе Милова, курс обучения выдержал. А вот подполковник слег в госпиталь с сердечной недостаточностью. С курсов ему пришлось отчислиться. Таких, как Милов, оказалось несколько десятков.
– Да не переживайте, Павел Ефремович, – говорил тогда Лукин, навещая подполковника в госпитале и чуть смущаясь своей формы немецкого лейтенанта. – Нам офицерские погоны Государь вручал. И вам намного раньше, чем мне. Вот это важно, а все остальное – чепуха!
Оттого и вышло, что вакансию командира взвода занял лейтенант немецкой службы Лукин, а Милов вернулся в часть обер-фельдфебелем. На их отношения это никоим образом не повлияло. Друг друга они все равно продолжали воспринимать подполковником и штабс-капитаном – по последнему чину в русской армии. Так уж в корпусе повелось…
Сердце чуть отпустило. Милов попытался осторожно сделать вдох поглубже – удалось. Задышал ровнее, восстанавливая дыхание. Снял фуражку, полил пунцовую лысину водой из фляги. Холодная вода, приятно освежая, полилась за шиворот. Подполковник пристегнул флягу на место и продолжил движение.
А тем временем оставшиеся с Лукиным бойцы взвода лихорадочно готовили свою позицию к бою. Усташи должны были выйти именно сюда. Другой дороги не было. Так утверждал сербский проводник. Лукин напоследок еще раз хорошенько расспросил серба. Ответ однозначный. Если только кому-нибудь из хорватов не взбредет в голову безумная мысль карабкаться по отвесным скалам. Тогда теоретически возможно выйти на верхнюю дорогу. Но для этого надо идеально знать местность. И то в лучшем случае таким способом за это время смогут подняться несколько человек. О технике и тяжелом вооружении говорить не приходилось. Лукин очень надеялся, что с несколькими вражескими стрелками Милов и его солдаты справятся. Он предупредил подполковника, чтобы тот был настороже.
Когда сзади внизу раздались приглушенные звуки боя, Милов с беженцами успели отойти километров на пять. Они спешили, как могли. И все-таки разделявшее их с усташами расстояние подполковник посчитал недостаточным. Беженцы сбили ноги в кровь, закончилась взятая с собой вода, подходили к концу запасы еды. Проводник-серб рассчитывал поздней ночью спуститься за перевал и выйти к большому сербскому селу, расположившемуся на одном из притоков реки Дравы. Тогда можно было считать людей спасенными – туда, в восточные долины фашисты точно не сунутся. Но до села еще надо было добраться. А сейчас люди буквально выбивались из сил. Подгонять никого не приходилось – все понимали, какая опасность им грозит. Но предел физическим возможностям человека все-таки есть. Через час пути Милов вынужден был объявить пятиминутный привал. Беженцы в изнеможении повалились прямо на дорогу. Импровизированный дозор в количестве двух нижних чинов выставили на угрожаемом направлении – в скалистых расщелинах, тянувшихся под дорогой слева. Не прошло и двух минут, когда один из солдат вернулся обратно. Подбежав к Милову, вполголоса доложил – обнаружена вооруженная группа людей в немецкой военной форме. Движется по ущелью наперерез их маршруту. Выйдут сюда минут через пятнадцать-двадцать. За группой установлено наблюдение. Подполковник подозвал оставшихся бойцов. Показал на карте место встречи с основными силами взвода. На всякий случай. В наличии был он сам, два пожилых офицера-марковца, поднявшийся к ним посыльный да дозорный внизу. Все с винтовками и карабинами. У одного из марковцев ручной чехословацкий пулемет «зброевка». Негусто.
– Сколько их?
– Человек десять, ваше благородие, – отрапортовал посыльный.