– Пленных не бра-а-ать!!!
Марков выставил перед собой винтовку с примкнутым штыком. У него к тому времени в ней тоже не оставалось ни единого патрона. Они со старшиной подались на немцев одновременно. Те, бросив пулемет, метнулись к кустарнику и, как лоси, отчаянно затрещали ветками на бегу, оставляя за собой в зарослях целую просеку.
Врага гнали до самого поля. Уже за кромкой леса Марков видел, как бывший перед началом атаки в траншее рядом с ним пожилой седоусый ополченец по всем правилам штыкового боя атаковал одного за другим двух долговязых немцев, попытавшихся сопротивляться. Все было кончено в три секунды – подобно чучелам на полигоне, оба продырявленных противника поочередно повалились в разные стороны.
«Длинным – коли, коротким – коли!» – только и билось в голове у Маркова в такт с бешено стучащим сердцем. На поле они остановились, медленно приходя в себя. После атаки осталось десятка два бойцов. Выживших ополченцев Марков насчитал всего несколько человек. Немецкий заслон, выставленный против них, вырезали полностью…
Шатаясь, от деревьев к ним шел лейтенант. Левый рукав его гимнастерки был распорот штыком от запястья до локтя, головной убор потерян, светлые волосы, оставленные над выстриженными висками, трепал ветер. Продолжая сжимать в руке пистолет, лейтенант то и дело судорожно поправлял прическу раненой рукой, не замечая, что уже весь измазал себя своей кровью. А может быть, и не только своей. Старший политрук из боя не вышел. Наспех перевязав раненых и подобрав кое-какие трофеи, быстрым шагом двинулись к низине у озера. И лишь отойдя на пару километров, присели отдохнуть ненадолго под прикрытием зарослей тростника. Смеркалось.
Марков оседлал поваленный ствол дерева, отвинтил крышку немецкой фляги, подобранной на месте боя. Поднес флягу к губам, понюхал – мягко ударило крепким приятным алкоголем. Он сделал большой глоток – во фляге оказался ром. Внутри сразу потеплело. Суконный чехол фляги с одного бока пропитался кровью, надо полагать, бывшего владельца. Это не беда, совершенно равнодушно отметил про себя Марков, пятна можно будет застирать. Невдалеке уже велся негромкий разговор.
– А немец-то штыкового удара не держит, – с удивлением отмечал один из кадровых бойцов.
– Он его никогда и не держал, – произнес седоусый пожилой ополченец, тот самый, что заколол на поле двоих противников.
– Не скажи, – вступил в разговор третий, тоже из ополченцев, худой и сморщенный, на вид лет хорошо за пятьдесят. – Мы в шестнадцатом с немецкой гвардией крепко сошлись. Полдня на штыках качались – то они нас, то мы их.
– Ну и? В итоге?
– В итоге мы их.
– А я про что? – усмехнулся седоусый. – Говорю же, не держит. Проверено.
– Какого полка? – уверенно окликнул Марков пожилого седоусого ополченца.
– 147-го пехотного Самарского, – моментально бодро отозвался тот и расплылся в улыбке.
– 37-я дивизия? – тоже улыбнулся Марков, придвигаясь ближе.
– Ага. От Маньчжурии до Румынии.
– Ну, давайте, мужики. Будем живы…
Фляга пошла по рукам.
Пожилой ополченец выпил, крякнул и промокнул верхней стороной ладони усы. Хитро прищурившись, сказал вдруг Маркову:
– А вообще-то мы ополченцы с Путиловского завода. Нынче – завода имени товарища Сергея Мироновича Кирова. Вот так-то – попрошу вас иметь в виду.
– Красная гвардия! – добавил худой таким тоном, что было непонятно, язвит он или говорит серьезно.
– Отчего ты со мной на «вы»? – поинтересовался Марков. Седоусый ополченец был прилично его старше.
– Оттого, что вы из прежних офицеров, – делая ударение на букве «о», глядя все с той же хитрецой, отвечал старый солдат. – У меня тоже глаз наметан…
– Верно, – не стал отпираться Марков.
Ополченец поглядел на него пристально и уже серьезно, затем сделал из фляги еще один глоток и, так ничего больше и не сказав, вернул ее Маркову.
– Подъем, подъем, – вопреки обыкновению негромко сообщал шедший по низине старшина. – Выдвигаемся, ребята.
– Ну, с Богом, – обронили, вставая, путиловцы, ныне рабочие завода имени Сергея Мироновича Кирова…
Той же ночью они благополучно вышли к своим. Лейтенант обещал представить Маркова и других отличившихся в рукопашной схватке к наградам. При неровном свете коптилки в низенькой землянке он старательно переписал все их данные и упрятал листок в ставшую еще более пухлой полевую сумку. Больше ни лейтенанта, ни его старшину Марков никогда не видел. Не нашли их и награды – может быть, затерялось в суматохе боев представление на них, может, лейтенант не успел его подать, или с ним самим чего случилось, а может, где-то наверху решили, что недостойны они, лагерники с непогашенной судимостью, пока что никаких правительственных наград. Судимость с Маркова сняли только в новом, 1942 году. На Пулковских высотах он был легко ранен в руку пулей навылет. Его привезли в госпиталь в Ленинград. Пустячная, в сущности, рана никак не хотела заживать – прежде всего виной была катастрофическая недостача питания. Более того, с рукой начались осложнения. Та, первая блокадная зима оставила в душе у Маркова неизгладимый след. Он отчетливо увидал, что бывают вещи пострашнее передовой – это тыл, если имя этому тылу блокадный Ленинград. Разум отказывался верить, что картины конца зимы еще не самые страшные по сравнению с тем, что, как рассказывали выжившие жители, творилось здесь в декабре 1941-го. Разум не способен был тогда задавать вопросы. Во всем существе пульсировала лишь одна мысль, один образ: Господи, за какие грехи ты допустил такой кошмар, который не может перекрыть никакое мужество? Ему сказочно повезло, когда его в числе прочих раненых эвакуировали из блокадного города по ледяной трассе. Вылечившись, он к лету снова попал на фронт, на сей раз под Ржев. Теперь уже в качестве полноправного красноармейца. В разведку его не хотели брать достаточно долго – мешали немолодой возраст и анкетные данные. Несколько раз Маркова заставляли писать автобиографию, будто бы ожидали новых фактов из его жизни. Стиснув зубы, он всякий раз садился писать…
– Читал я твое дело. Офицер, отсидел… Странно, что статья не политическая. Да ты небось в первом же рейде к немцу перебежишь, – полушутя, полусерьезно говорил батальонный комиссар, в очередной раз рассматривая кандидатуру Маркова. – Чего ты так в разведку рвешься?
– Видать, невнимательно читали, – закусив губу, процедил Марков. – Рвусь, потому что могу быть полезен. Не в тыл прошусь. А перебежать уже давно мог. Вы по себе судите?
– Ну, Марков, ну знаешь ли, за такие шуточки… – прямо задохнулся комиссар.
– Это справедливо, – высказал свое мнение командир разведроты, средних лет майор с орденами, полученными еще за бои при Хасане и в финскую кампанию. И, обернувшись к комиссару, пояснил: – Кто хотел перебежать, давно уже перебежал. Сами знаете.
– Это враги народа! – отрубил комиссар.