Удивительно, как такой маленький, круглый человечек с белесыми ресницами бретонца и по-крестьянски широкими ладонями мог внушить почти благоговейный ужас всем, кому доводилось с ним общаться. Сын стряпчего, он был одним из многих, кого революция вознесла на самый верх. Теперь, когда аристократы валялись обезглавленными у дощатых помостов гильотин, настала пора таких вот незнатных, малообразованных, всего добивавшихся своим трудом, упорством и жестокостью «маленьких» людей.
Началось для Буланже все с обыкновенной игры в свободу для народа, которой многие занимались в тот «век просвещения». Однако легкая неудовлетворенность, свойственная непризнанным талантам молодости, образование законника и дар оратора выделили его среди равных. А убеждения скептика и тщеславие вкупе со змеиным спокойствием подняли в это смутное время простого адвоката провинциального городка на вершины власти.
Здесь для него не было ничего невозможного, здесь он нашел применение своим способностям, ненужным в «нормальном» обществе старого режима. Все его таланты удачно совпадали с душевной черствостью и духовным невежеством. Это обстоятельство помогало ему с легкостью переносить смрад гниющих трупов, с неменьшей легкостью переступать через лужи крови, тщательно следя за тем, чтобы не испачкать белые чулки и башмаки… Или, скажем, не теряя присутствия духа, наблюдать, как саблями отрубают руки, которые умоляюще протягивали сто семьдесят обнаженных девушек и женщин. Их привязали к грабарам – речным баржам с открытыми клапанами на той весенней холодной реке. Всем – от шестнадцати до тридцати, среди них были и беременные, и матери, только что разлученные со своими детьми.
Буланже пережил ряд трансформаций, пройдя, как и полагается философскому камню, несколько уровней каления. В разных тиглях он очистился от парламентерского благодумия друзей Малуэ и Мунье, затем от бездеятельности кружка Мирабо и беспорядочной активности группировки Дюпра. До полного воцарения третьего сословия, управляющим которого будет он, Буланже.
Молча, из-под тяжелых, вечно воспаленных от бессонницы век, он следил за всеми движениями бывшей хозяйки своего нового поместья, полученного за особые заслуги перед революцией. Странная женщина, в этом он был согласен с лицами, у которых наводил справки о ней. Но весьма полезная, на кухне – уж точно. Готовит превосходно. А он с недавнего времени принялся воплощать свое намерение брать от жизни самое лучшее, все то, чего он был лишен в юности из-за своего происхождения и бедности, в том числе и в гастрономическом плане.
– Гражданка, я прошу вас вести этот дом так же, как и прежде. Вы понимаете меня? – Он сделал паузу, дождавшись, пока она не остановится рядом с креслом. – Как раньше.
Не изменившись в лице, она слегка наклонила голову. Еще больше, чем неизменное черное платье, знатную испанскую даму в ней выдавали прямая осанка и огненный взгляд огромных темных глаз.
«Все-таки француженки не могут вести себя столь достойно!» – подумал Буланже. А ведь в Бастилии ему доводилось общаться с аристократками самых голубых кровей. Впрочем, кровь у них была совершенно обычная, как и у любой крестьянки, – красная и все на свете пачкавшая. Буланже брезгливо прижал к бледным толстым губам кружевной платок, содрогнувшись от неприятных воспоминаний.
Он махнул ей рукой, позволяя попробовать то, что сегодня было подано на обед. Уже давно приучив себя никому не доверять, комиссар неукоснительно соблюдал правила безопасности, со стороны порою выглядевшие необычно. Но кто знает, не благодаря ли этим правилам он все еще жив? Жив и богат. Возможно, разумнее было бы избавиться от нее. Работы для гильотины становилось все меньше и меньше. А народу нужны зрелища, раз уж хлеба так немного.
Но здесь в провинции опрятную прислугу и хороших поваров достать куда сложнее, чем в Париже. Невежественные крестьянки в грязных платьях из господских гардеробов не подходили его дому совершенно. Чего доброго, занесут еще сюда заразу. Поэтому придется попридержать Сеньору. Старого мужа, пока он сам не подох, можно использовать для своих целей. Любопытно все же, где ее дети? Это был бы действенный рычаг для управления испанкой.
– Благодарю вас, – мягким и тихим голосом сказал он.-Вы свободны.
Но когда она уже стояла в дверях, он все так же, не повышая голоса ни на тон, поинтересовался:
– Скажите, разве детям не вредит свежий воздух?
Она замерла на пороге. В тяжелой тишине молотом стучала кровь в висках. С каменным лицом она обернулась к нему. По истечении нескольких минут томительной тишины он махнул платком, отпуская ее.
На кухне она встала у огромной плиты, среди развешанных вперемешку блестящих медных сковородок и пучков засушенных трав. Закусив губу и пошатнувшись от колотившего ее озноба, она положила ладонь на раскаленный чугунный противень. Раздавшееся шипение смешалось с возгласом ужаса, исторгнутым из груди капитана Альворадо, только что вошедшего в кухню с охапкой дров.
– Пресвятая Дева Мария! Сеньора, что вы делаете?
Отбросив поленья, капитан кинулся к ней и отдернул ее руку от плиты. На побелевшем лице не было ни слезинки. Излом черных бровей ничуть не изменился, оставаясь таким же трагическим и несчастным, каким он стал после отъезда из Толедо. Краски жизни все никак не возвращались к ее лицу, пока он перевязывал вздувшуюся волдырями тонкую руку.
– Дон Альворадо, он знает. Он все знает.
– Вы… уверены?
– Говорю вам, он все знает.
– Но, Сеньора, почему он ничего не предпринимает? Я был там несколько минут назад – с мальчиками все в порядке.
– Это дьявол. Он сатана. И он жаждет крови невинных… – Она, очнувшись, кинулась к капитану– Дон Альворадо, вы должны немедленно увезти их. Больше ждать нельзя.
– Но мой отряд вернется еще не скоро. Это опасно!
– Надо рисковать. Выбора нет, говорю я вам. Я вам приказываю! – Она выпрямилась перед ним, исполненная решимости заставить его действовать, и, не отрывая глаз, следила, как он вышагивает по кухне от стены к стене, напряженно размышляя. Но вот он остановился, приняв решение. Сердце ее возликовало. Ибо не было человека, кроме Хосе Альворадо, который, приняв какое-либо решение, не исполнил бы его вопреки всем преградам. Облегченно вздохнув, она рухнула перед ним на колени, впервые в жизни обливаясь слезами благодарности.
– Сеньора, что вы… Встаньте, во имя Христа!
– Спасибо вам, дон Хосе. Спасибо.
– Соберите в дорогу еды. Нам предстоит долгий путь. У меня нет оружия, но это не беда – раздобуду в пути. О молодых господах не беспокойтесь, Гробом Господним клянусь, не далее чем через полгода они обнимут своего дядю! – Он поднял руку, а затем перекрестился. – Нет, лучше я сам соберу еду, а вы, Сеньора, пишите письма. Пишите всем, кого только знаете, нам пригодится любая помощь. К тому же во дворец наместника меня могут не пустить. Хотя я лично знаю дона Анхеля, мы с ним встречались еще на Австрийских войнах, но, чтобы обратиться к нему, мне надо попасть на аудиенцию, и без ваших писем не обойтись.