– Не стерпел я, конешно, – вздохнул инок. – Дык в железа заковали!
– И чо?
– Убег, однако. К воеводе якутскому, к Полуектову, сунулся: отправь, грю, Курилы да землицу Апонскую проведывать. Тебе, грю, с того слава будет, а мне искупление, ежели в чем грешен. Тока зассал Полуектов… Ладно, хоть сразу в казенку не посадил. А как собрался сажать, так я по новой убег. До самого Тобольска добрался!
– Силен ты бегать, отец Игнатий, ох силен! – улыбнулся Митька. Он прекрасно понимал, что без денег по Сибири далеко не убежать. – Видать, не весь капитал у тя монахи побрали?
– Чуток осталось! – самодовольно усмехнулся Козыревский. – В Тобольске тем остатком делиться пришлось. Однако ж не зря потратился: сам Долгоруков-князь меня принял!
– Губернатор?!
– Угу, Михайло Владимирович, – не без гордости подтвердил монах. – Душевный человек оказался. Мы с ним, считай, полдня толковали. Шибко он Курильской да Апонской землицами интересовался – выспрашивал с толком, чертежи смотрел. Сказки мои повелел записать, с чертежей копии снять. Сказал, просить станет Беринга, чтоб в свою испидицию взял. Хотя и су мненье высказал – слабоват сей капитан для дела великого.
– А ты не врешь, дядь Вань? – не смог поверить Митька. – Не заливаешь, часом, а?
– Сказано тебе: Игнатий я!
– Прощенья просим…
– С тем Берингом я в Якутске встретился, – печально продолжил Козыревский. – Немец и есть немец. Ни рыба ни мясо. Я ему про дело толкую, а он в лицо усмехается: казаки, дескать, любят небылицы сказывать! В мой чертеж пальцем тычет: какая тут широта, спрашивает. А долгота, грит, какая? У-у, бля!.. Ну, говорит, ступай пока. А карту, значит, оставь – изучать стану.
– И чо далее?
– А ничо… – махнул рукой мореплаватель. – Кхе-кхе-кхе! Сучий потрох, бля! Кхе!
– Ну, не хошь, не сказывай! – пожал плечами Митька.
– Чо сказывать-та… – Козыревскому, похоже, неприятно было вспоминать этот эпизод. – Поначалу ждал, что призовет меня Беринг энтот. Потом сам ходить к ему начал. А дворня не пущщает – шибко занят его благородие. Так и уехал бусурман поганый…
– И чертеж не вернул?! – догадался служилый.
– Угу. Чтоб ему… Прости Господи!
– И чо ты, отец Игнатий?
– Чо-чо… – вздохнул монах. – Губернатор-та Долгоруков письмо и на воеводу якутского прислал. Не тревожил он меня более. Сколь капиталу мово было, решил я на дело положить: пройти с Лены-реки Ледовитым морем сколь можно далее к восходу.
– До Чукотского носу иль прям на Камчатку? – чуть насмешливо спросил Митька.
– В Апонию, дурило! – обиделся Козыревский. – До Колымы бы дойти, и то радость! В опщем, коч построили да тем летом и двинулись. Однако ж толку с того не вышло – затерло нас льдами, вертаться пришлось.
– Твоим коштом плавали? – догадался служилый.
– Моим, – кивнул монах. – Тока не стало в Якутске спокою – новая испидиция наехала. Ей, значится, казачий голова Шестаков командир. А к ему придали драгунского капитана Павлуцкого. Сии начальники и ранее не ладили, а как до Якутска добрались, и вовсе разодралися – Содом и Гоморра, прости Господи! И к ентой испидиции меня приписали – не в добрый час, ох не в добрый!
– Ты за кого встал-то – за казака иль офицера? – поинтересовался Митька.
– Чо вставать-то – куды ни кинь, всюду клин. Обоим я аки кость поперек горла. Решил тогда до Москвы бежать – правду искать!
– Ух ты-ы!
– Ух – не ух, тока не побежал я. Виденье мне было!
– Да ты чо?! – вскинулся Митька. – Матерь Божья, да?
– Не, Гавриил-архангел. Показал он мне, что в Москве той со мной станется. Высоко, грит, взлетишь – выше некуда. И прям с небес низвергнут будешь – в приказ Преображенский. Там, грит, и кончишь дни свои…
– Да ты, отец Игнатий, всю-то жисть взлетаешь да падаешь! – рассмеялся Митька. – Те привыкать не надобно! А чо указал Гавриил-то?
– Твори, грит, чо те Богом велено, а на остатнее – плюй!
– И чо велено-та?
– А к чему душа лежит, то и велено, – раздумчиво проговорил инок. – Поначалу мнилось мне, будто домы, остроги да монастыри строить надобно… Ан нет – не мой то удел! Землицы новы проведывать – от се мой крест! Тока… Кхе-кхе-кхе!..
На языке у Митьки вертелись два очень важных вопроса, но, пока собеседник кашлял, он сообразил, что задавать их не следует. На что может рассчитывать беглец на полуострове Камчатка, где русскому очень трудно спрятаться? Зачем инок сюда вернулся? Скорее всего, дело не в архангеле, а в том, что здесь у Козыревского припрятан кое-какой капиталец. Возможно, остались и «подельники», которые не выдадут, по крайней мере добровольно. И второй вопрос: есть ли за ним убийства? Об этом Митьке, в душегубстве пока неповинном, спрашивать нельзя, это в высшей степени бестактно.
– Отец Игнатий, ты б хоть костерок запалил – все веселее!
– Какой костерок, к бесу… – буркнул инок. – Вона там коч стоит – пустой, думаешь?
– Чо, охрану оставили? – сообразил служилый.
– А то! – подтвердил монах. – Растащат же до весны – будто не знаешь.
– Знаю, – кивнул Митька. – Сам бы спер чонито при случае. А про тебя, окромя Трески, никто не ведает, да?
– Тока ты теперича.
– Се внятно, – вздохнул служилый. – Вытаскивать тя отсель надобно – померзнешь тута и Богу душу отдашь.
– Надобно… – Козыревский пристально посмотрел в лицо собеседнику. Он как бы оценивал его, как бы решал для себя некий важный вопрос. – Людишек-та не видал на коче?
– Кажись, нет. И дыму не чуял… Хотя чо тут учуешь-та? – засомневался Митька. – По темну уходить надо…
– Ты с батом? – спросил монах.
– Ну.
– Пригляделся я: вода к ночи шибко умаляется – не выбраться.
– Чо ж делать-та? – слегка растерялся Митька. – Ить помрешь ты тут!
– Чо делать? – Козыревский поймал Митькин взгляд – глаза в глаза. От него, больного и слабого, исходила такая внутренняя сила, что противостоять ей было невозможно. – Чо делать, спрашиваешь? Коч проведать!
– А кто там есть?
– Да ваших большерецких двоих заказчик прислал. Оне, кажись, в поварне сидят, печкой греются. Не спалили б ненароком коч-та… – озабоченно проговорил инок.
– Сырой он… – засомневался Митька.
– Дык смолы запас имеется.
– Проведаю! – принял решение казак. – Пистоль дашь?
– Шутил я, – усмехнулся монах, – нету пистоля.
Подплывая на своем бате к кораблю, служилый думал о том, что рука его, пожалуй, не дрогнет, кого бы он там ни встретил. Ради Козыревского – не дрогнет! Однако судьба была к нему милостива. На подходе его окликнули с борта, и Митька узнал своего лучшего «друга» – Федьку Топоркова с Заречной заимки…