Воздух был пропитан дорогими духами и запахом человеческого пота, который можно было выносить только потому, что он исходил от юной кожи. Быстро движущиеся женские тела, трепетавшие в воздухе ткани наполняли комнату своеобразными токами, наподобие электрического, и уж не оттого ли температура здесь была на несколько градусов выше, чем в соседних помещениях.
Симон безуспешно пытался разглядеть хотя бы одну из этих десяти девушек, которым открыло сюда доступ совершенство фигуры: у них у всех были длинные ноги, узкие бедра, впалый живот.
Кто-то задел локтем министра и крикнул:
– Вот и «Наполеон».
Облако шуршащей материи проплыло перед глазами Симона со скрипом, напоминавшим скрип полозьев на русских горках, устраиваемых на ярмарках. Потом послышался треск, и Марсель Жермен испустил отчаянный вопль, ухватившись обеими руками за свой кок. Драгоценное платье зацепилось за угол стенного шкафа.
– Пустяки, пустяки! – послышался чей-то голос. – Мы нашьем туда кружева. Мари-Анж, Мари-Анж, идите сюда поскорей.
Она была в глубине комнаты. Сначала Симон не разглядел ее в этом вихре рук и ног, и если бы девушку не назвали по имени, он бы, конечно, не узнал ее. Да и теперь он несколько мгновений сомневался – да она ли это? Он как будто уже видел где-то эти руки, эти плечи, эту посадку головы. Но ведь в Париже могло быть несколько юных девушек с таким именем. Внезапно он вспомнил ее слова: «Я работаю в салоне мод». Их взоры встретились. Она, видимо, тоже узнала его. Они обменялись смущенными улыбками – настолько необычной и даже нелепой показалась обоим встреча в таком месте.
Симон еще не видел Мари-Анж без маски; и внезапно она предстала перед ним не только с открытым лицом, но и почти без одежды, на ней был лишь легкий бюстгальтер и короткие трусики. До сих пор он не отличал ее от остальных манекенщиц, но теперь – вероятно потому, что был с ней знаком, – он нашел ее более красивой, более живой, чем ее подружки. Три мастерицы уже суетились вокруг Мари-Анж, торопясь нарядить ее, и Симон поспешил выйти, как бы устыдившись своего нескромного вторжения в чужую тайну.
Когда Лашом вошел в салон для примерки, Сильвена с раздражением сказала ему:
– Если вы приехали только для того, чтобы подчеркнуть свое полное равнодушие ко мне, право же, не стоило беспокоиться.
При виде Сильвены к Симону тотчас вернулось дурное расположение духа, и он вновь пожалел, что теряет драгоценное время.
– Ну как, выбрали вы себе наконец платье? – спросил он.
– Да нет! Просто ужасно: ни одно не годится, ни одно не подходит! Ума не приложу, что делать!
– В таком случае вы, быть может, остановитесь на том, какое предлагает театр? – сказал Симон, глядя на часы.
Осмотр ателье занял у него четверть часа. Потребуется еще пять минут, чтобы доехать до министерства…
Госпожа Мерлье, которая уже предлагала Сильвене шесть платьев на выбор, заметив, что назревает гроза, поторопилась сказать:
– Знаете, вам непременно надо взглянуть на модель «Наполеон». Я уверена, что платье вам безусловно понравится. Жермен в восторге от этого платья; это его шедевр.
На губах у госпожи Мерлье застыла улыбка, приоткрывавшая ровные белые зубы. То была необыкновенная улыбка – улыбка, которая по ее желанию появлялась и пропадала: она могла сохраняться десять минут и могла исчезнуть в одну секунду, при этом выражение лица не менялось.
Из салона, где демонстрировали модели, донеслись продолжительные аплодисменты.
– Да-да, это вам подойдет… Просто дивно!.. – воскликнула госпожа Мерлье.
Затем ее улыбка исчезла, как будто стертая резинкой, и она крикнула в приотворенную дверь:
– Скажите Мари-Анж, чтобы она не переодевалась! Пусть тотчас же идет сюда.
Спустя минуту вошла Мари-Анж. Она была окутана воланами воздушного органди: мягкие пастельные тона воспроизводили все оттенки спектра. Казалось, что в темницу вдруг проник отсвет радуги.
– Не правда ли, Жермену удалось создать платье для garden-party [16] , – заговорила госпожа Мерлье, возвратив на место дежурную улыбку. – Оно будет признано образцом для подражания на открытии Всемирной выставки. Этим фасоном будет отмечен весь год. И в самом деле очень, очень красивый наряд, одновременно и роскошный, и изящный. В подобном туалете такая большая актриса, как вы, вполне может выйти на сцену. Это платье достойно вас.
Сильвена внимательно, испытующим взглядом рассматривала платье, стараясь представить себя в нем на сцене.
– Как вы его находите, Симон? – спросила она.
– И в самом деле очень красиво! – ответил он, глядя прямо в глаза Мари-Анж, что заставило ее покраснеть.
Но, увы, сшить такое платье за двое суток было невозможно. Разве только Жермен согласится уступить модель…
– Я попробую его примерить, – заявила Сильвена. – У вас найдется еще минутка, дорогой?
– Да, но буквально одна минута, – ответил Симон, не сводя глаз с Мари-Анж, словно этим давая ей понять: «Я остаюсь ради вас».
Из приличия он не вошел в кабину с бархатной портьерой, за которой Сильвена и Мари-Анж переодевались. Госпожа Мерлье позвала старшую мастерицу.
И внезапно – в зеркале – Сильвена поймала взгляд Симона: сквозь неплотно задернутую портьеру он смотрел на них, переводя глаза со спины манекенщицы на ее собственную спину; казалось, он оценивает, сравнивает обеих женщин и явно отдает предпочтение более молодой.
Волна ревности поднялась в Сильвене, и она яростно встряхнула своими огненно-рыжими волосами, но все же невольно подумала о недостатках своей фигуры: о веснушках, покрывавших плечи, о подушечках жира, с недавних пор появившихся на пояснице, которые не удавалось устранить никаким массажем, о том, что грудь ее сделалась менее упругой, а бедра раздались…
Стиснув зубы, она попыталась натянуть на себя платье. Но для того чтобы его застегнуть, пришлось бы расставить швы в талии по меньшей мере на десять сантиметров. Вся сжавшись, втянув живот, Сильвена упорствовала, но тщетно. «И все-таки я добьюсь, добьюсь…»
– Да это сущие пустяки, сущие пустяки! – говорила госпожа Мерлье, которая все видела и понимала. – Взгляните, Маргарита, – сказала она старшей мастерице, – длина в самый раз. Придется только чуть-чуть расставить платье в талии и слегка собрать в плечах…
– Не понимаю, как сложены эти девицы, если они влезают в такое платье? – воскликнула Сильвена. – Подобная худоба, по-моему, почти уродлива!
Она злобно посмотрела на Мари-Анж. И, уже обращаясь прямо к ней, прибавила:
– Впрочем, помнится, в вашем возрасте, моя милая, я была такая же худышка. Но в ту пору я подыхала с голоду.