— Что ж, господа бюргеры, почтенные и не очень, возблагодарите за все Дипольда Гейнского по прозвищу Славный. Если успеете — возблагодарите.

И — уже иным голосом — зычным, громогласным, как и подобает военачальнику, отдающему приказ:

— Големы, вперед!

Стальные великаны вступали в людское море со всех сторон одновременно.

— Бей! Руби! Круши! Ломай! Рви! — повелел Альфред Оберландский.

И, повернувшись к Лебиусу, заметил:

— Так будет проще и быстрее. Ну, а чистить големов от крови и смазывать механику — твоя забота, колдун.

— Сделаю все в лучшем виде, ваша светлость, — заверил магиер. — У меня теперь достаточно толковых помощников. Нидербургские мастера — лучшие во всем Остланде. А уж если их еще немножко улучшить…

Лебиус спрятал улыбку в тени куколя.

— Да, колдун, не забудь и про того голема, который первым перебирался через крепостной ров, — напомнил маркграф. — У него, должно быть, тоже внутри все хлюпает. Может поржаветь, бедняга.

На этот раз Лебиус ответил кивком. Разговаривать было уже невозможно. Слишком шумно было на рыночной площади Нидербурга.

Над множеством голов с выпученными глазами и разинутыми в едином вопле ртами поднимались и опускались чудовищные мечи, секиры, булавы и просто стальные руки с растопыренными пальцами-крючьями. Лязг и звон металла тонули в криках боли и ужаса.

Обезумевшая человеческая масса попыталась было выплеснуться из берегов, очерченных границами торжища, но вездесущие оберландские всадники и пешие копейщики разили людей и загоняли обратно — туда, где собирала свою кровавую жатву бесстрастная механическая смерть.

Крики нидербуржцев настигли Дипольда Славного уже у главных городских ворот. Ударили в спину, подхлестнули коня.

— Пр-р-равильно! Все пр-р-равильно, — прорычал пфальцграф сквозь зубы.

Нет, он не испытывал сейчас ни жалости, ни сострадания к гибнущим на рыночной площади людям. Всего его, все его нутро, всю душу или то, что было вложено вместо нее, наполняло и распирало нечто иное. Хорошо знакомое уже. Но еще не понятое, не осознанное до конца.

Дипольду повезло. Улица, ведущая к воротам, была свободна. Как и прочие улицы, по которым он пронесся в бешеном галопе. Ни одного оберландца, ни одного голема на пути.

И — ни одной стрелы, ни одной пули, пущенной вдогонку.

И ворота — открыты. Так открыты секирами и булавами стальных монстров, что захочешь — не закроешь.

А за воротами косо лежит сорванный с цепей подъемный мост.

А за мостом — справа — обоз оберландской армии, так и не вошедший в город. Кони, волы, люди. Крытые повозки, окрашенные в разные цвета, и повозки открытые. Длинноствольные бомбарды на диковинных колесных лафетах. Ядра и бочки с порохом.

Дипольд правит коня влево. Туда, где свобода, где нет над ним более чужой воли.

«Нет! Чужой! Воли! — мысленно повторяет он в такт конскому скоку. — Нет! Чужой! Воли!»

И все было правильно. Как всегда. Все пра-виль-но!

И погони не было.

Вернее, была, но слишком запоздалая и вялая какая-то, неспешная. Несколько всадников, выскочивших вслед за Дипольдом из разбитых ворот, преследовали его до дальних Нидербургских предместий, где благополучно отстали. Резвый жеребец, захваченный пфальцграфом на городском торжище, легко оторвался от медлительных коней оберландцев.

Зато в небе над головой Дипольда неотвязно кружил одинокий ворон. И вряд ли то был случайный попутчик.

Но, слава богу, вечерело. И, слава богу, вскоре представилась возможность свернуть в лес. Значит, еще есть надежда. Надежда на густые, дремучие — не чета оберландским — остландские чащобы и на ночную тьму. Извилистые, плохо просматриваемые сверху лесные тропки да безлунные ночи — вот как можно избавиться от назойливого пригляда сверху.

Если, конечно, повезет.

ГЛАВА 32

С седла его сдернули толково. Ночью. На узкой лесной тропе, под отяжелевшими от влаги еловыми лапами. Когда Дипольд окончательно уверился, что обманул наконец проклятую черную птицу, упрямо следовавшую за ним. Когда меньше всего ждал нападения.

Моросил нудный, нескончаемый дождь. Под копытами хлюпало. Измотанный трофейный конь едва плелся, что значительно облегчило задачу нападавшим. На руку им была и дрема, сморившая всадника. Уставший, продрогший от вездесущей промозглой сырости пфальцграф клевал носом, укутавшись в черный плащ. Инквизиторская дорожная одежда, как оказалось, не только хорошо защищала от чужих глаз, но и довольно сносно — от холода и непрекращающейся мороси.

А вот от лихих лесных людей — не уберегла.

Дипольд встревожился слишком поздно.

Услышал шорох над капюшоном…

Ворон?!

Вскинулся. Поднял голову…

Не ворон!

Откуда-то сверху, из темноты, из переплетения еловых лап, падает тяжелая петля. И — сразу — сильный рывок. Тугая веревка притягивает локти к бокам. Ноги теряют стремена. Седло, будто само по себе, выскальзывает из-под седалища…

Удар о землю, смягченный толстым ковром влажной липкой хвои. Всхрап перепуганного коня. Частый, но негромкий (все та же мокрая хвоя, скрадывающая звуки) топот удаляющихся копыт. Добрый конь, по всей видимости, нападавшим был без надобности. Им сейчас нужен был только он, Дипольд Славный.

Уже окружают! Быстрые шуршащие шаги — справа, слева, сзади. Едва различимое постукивание металла, обмотанного то ли травой, то ли ветошью. Приглушенные голоса…

Неужто проклятые оберландцы? Неужто навел-таки магиерский ворон погоню на след беглеца?

Дипольд попытался извернуться, вырваться из петли. Не смог. Не успел. Не дали.

Даже выругаться.

Кляп — в рот. Черный мешок на голову — поверх застегнутого на все три пуговицы инквизиторского капюшона. Путы — на руки, на ноги.

Скрутили…

Нападавшие действовали ловко, умело и расторопно. «Может, разбойники лесные? — промелькнуло в голове. — Такой народец во множестве выползает из своих нор в любое смутное время».

А впрочем, не похоже. Обычные лиходеи нипочем не упустили бы хорошего коня. Да и на инквизитора нападать рискнули бы едва ли: толку мало, зато хлопот потом — не оберешься. А уж коли все-таки напали, то прирезали бы свою жертву сразу — на месте, без лишних проволочек и ненужной возни. А эти — нет. Эти зачем-то связали, полонили. Тащили…