— Стало ясно, что штурма не избежать. Мы сделали все, что могли, чтобы подготовиться как следует. Крепость, сами видите, небольшая, поэтому ни котлов с кипящей смолой, ни баллист у нас не было. Только оружие, камни, да багры, чтобы отталкивать лестницы. Тот самый черно-красный, Аргрим, или как там его, предложил развести у подножия стен костры, на которых можно было бы кипятить воду. Воды у нас в форте было хоть отбавляй — во внутреннем дворе находилось аж целых два колодца. Это он неплохо придумал, доложу я вам. Кипяток ничем не хуже смолы, если попадает куда нужно.
Вообще, единственный достойный план действий, насколько я знаю, предложил тоже Аргрим. Он явился на совет офицеров и сказал, что если мы все хотим выжить, то нужно отбить первый штурм и сразу после него контратаковать, прорваться сквозь осаждающих и уйти за перевал. Как бы наши рыцари ни презирали этого сектанта, им все-таки пришлось признать, что других возможностей уцелеть у нас не было. Хотя, по совести говоря, то, что предлагал черно-красный, тоже казалось равносильно самоубийству. Но там имелся, пусть и очень небольшой, но все-таки шанс.
Штурм начался ранним утром, как раз на моей вахте. Мне повезло, я стоял у ворот, дежурил около одного из тех самых костров. Мой хороший друг, одноглазый Гор, торчал на стене, как раз надо мной. Он рассказывал мне о своих недавних приключениях с одной из молодых кухарок, и тут его горло пробила стрела. Он даже закричать не успел, рухнул мешком со стены, точно в костер. В то же мгновение у нас на башне затрубили тревогу. Поднялась обычная в таких случаях суматоха, но к тому времени, как враг подошел к стенам, у нас все были на своих местах.
Мы просчитались только в одном — не учли уровень их подготовки. Ополченцев там было мало: Маргелл не пожалел денег на наемников, это были прекрасно вооруженные ветераны, которые шли в битву, будто поразвлечься. Мы же располагали лишь горсткой рыцарей, небольшим отрядом мечников, да сотней неопытных юнцов, сражавшихся ранее лишь с разбойниками и восставшими крестьянами. Конечно, каждый день нас по несколько часов мучили боевой подготовкой, но настоящая битва никогда не бывает похожа на учебную. Настоящая битва — это всегда неразбериха, сумятица, крики, боль. Люди, которые валятся тебе под ноги, захлебываясь в собственной крови. Те, кто штурмовал нас, были опытными, жестокими волками, а мы — едва начавшими охотиться волчатами.
Помню, я стоял на стене, прикрываясь щитом, в котором уже торчало три тяжелых стрелы, и пытался багром оттолкнуть одну из этих чертовых лестниц. Вокруг звенело железо, совсем рядом кто-то оглушительно орал, внизу кричали наступавшие. Я подскользнулся в крови и упал, а когда поднялся, через край стены, меж двух зубцов, прямо на меня лез здоровенный мужик. Лица его не было видно из-под шлема с наглазниками и широкой рыжей бороды. В одной руке он держал зазубренный меч, а во второй — шипастую булаву. Я ударил его в лицо кромкой щита. Мне повезло, удар пришелся снизу вверх, как раз под наглазники. Он закричал и опрокинулся назад, по дороге сбив с лестницы еще двоих. Я замешкался, глядя, как они падают вниз, и мне в голову попала стрела. Она угодила в шлем, потому я остался жив, но сознания все-таки лишился. Не могу сказать, надолго ли: пришел в себя внизу, у костра — двое моих товарищей, перемазанных в грязи и крови, плеснули мне в лицо холодной водой. Мы вновь полезли наверх защищать стену, но как раз в этот момент штурм прекратился. Видимо, с той стороны поняли, что с наскока нас не взять.
Тут-то я и увидел Аргрима в последний раз. Он стоял на стене, как раз над воротами, там, где было жарче всего. Вокруг него такой кошмар творился — настоящая скотобойня. Меня чуть не вырвало, когда увидел. Отрубленные головы, руки, ноги. Он стоял себе спокойно, держа в руках свои парные мечи, а вся его одежда, казалось, насквозь пропиталась кровью.
Как только уцелевшие в штурме солдаты противника вернулись в свой лагерь, Аргрим взмахнул рукой, и наш командир, гордый, благородный ярл Реджинард, подскальзываясь, чуть не падая на стене, подбежал к нему. Честное слово, у меня едва челюсть не вывалилась, да и у всех вокруг тоже. Вот тогда до нас наконец-то дошло, кто здесь был настоящим хозяином. Я стоял неподалеку и хорошо слышал их разговор, благо они не секретничали.
— Сейчас, — сказал Аргрим. — Нужно ударить сейчас.
— Как? — испуганно возражал ярл. — Мы не готовы!
Наш Реджинард тоже был не пальцем делан, обстановку оценить успел и шансы наши прикинул. Поэтому не сразу приказание исполнять кинулся, а заспорил сперва. У нас, говорит, нет ни единой возможности прорваться. Численный перевес слишком большой. Пусть, мол, они там сначала и не ожидают контратаки, но спохватиться успеют. Встретят нас сталью, затопчут почем зря.
Аргрим даже головы не повернул. Сказал только:
— Не затопчут. — И рукой так махнул, мол, беги уже, выполняй, что велят.
И побежал наш ярл солдат строить, готовить к атаке. Красно-черный тем временем сделал то, от чего у меня до сих пор, как вспомню, мурашки по коже бегут. Даже потом уже не так страшно было.
Он поднял за волосы отрубленную голову, что валялась у его ног, поднес к лицу и начал что-то шептать ей в ухо. Слов я, само собой, не разобрал. Смотреть-то не хотелось, но, странное дело, оторваться не мог. Он будто бы просил, разговаривал не с самой головой, а с чем-то сквозь нее. В тот момент я понял, что души наши теперь не стоят ни гроша. В другой ситуации его, понятное дело, схватили бы, да на костер без лишних разговоров — простой народ никогда колдунов не любил. Но тут мы все стояли в лужах крови, и нам было не до справедливости или божьего суда.
В общем, поговорил он с головой, да бросил ее со стены. А сам вдруг корчиться стал, будто от боли сильной, пополам согнулся, потом резко выпрямился, маску свою на мгновение задрал — впервые на моей памяти, — жаль, я разглядеть ничего толком не успел. Помню лишь, что изо рта у него ворона вылетела, грязно-серая такая, самая обыкновенная. Каркнула, в лес улетела. Я даже глазом не успел моргнуть.
Аргрим подошел к самому краю стены и закричал. Пронзительно, хрипло, как раз по-вороньи. Только этот крик был протяжный, истошный, аж внутри все сворачивалось. И мертвецы внизу под стеной зашевелились. Медленно, неуклюже они поднимались на ноги и брели в сторону вражеского лагеря. Те, у кого не было ног, ползли. Некоторые передвигались на четвереньках. Все происходило в жуткой тишине, даже птицы в лесу замолкли, словно ужаснувшись тому, что внизу творилось.
Поистине, я, наверное, последний из тех, кто тогда это видел. Поверьте, рад бы забыть, да не могу. Мне часто снится тот проклятый день, хотя сейчас уже реже, вообще снов мало вижу. Но все равно. Если уж снится, то так ясно, будто и впрямь вновь там стою, молодой, перепуганный насмерть, а они внизу медленно идут. В полном, совершенном безмолвии. Мне на стене отлично слышно, как шуршит трава у них под ногами. Что странно, у нас в крепости никто даже не закричал, ни от страха, ни от удивления. Наверное, подспудно, в глубине души, все ждали от красно-черного чего-то подобного. Вернее, не то, чтобы ждали, а знали, что он на такое способен. Но тишина была вскоре нарушена дикими воплями противника — мертвецов увидели во вражеском лагере.