— А что это за феномены, как ты думаешь? И не кажется ли тебе, что они напрямую связаны с нашими планами?
— Не говори ерунды. Приехали два германских парня и старик, и от этого здесь всё немедленно слетело с катушек?! Мы что, разом Копьё Судьбы и Святой Грааль сюда привезли? Нет уж, скорее всего, у русских какие-нибудь секретные разработки вышли из-под контроля…
— И вовсе не ерунда! — запальчиво возразил Гюнтер. — Ты же сам читал архивы «Туле». Арктическая страна, колыбель человечества!.. Ни на какие мысли не наводит? А «Вриль» и Аненербе? Лучшие умы нации, почти тридцать лет… А контакт с «Умами Внешними»…
— Читал, — кивнул Вальтер. — Ну да, в Аненербе не кроликов из шляпы вытаскивали… — Однако склад ума всё же привёл его в автомастерскую, а не в какую-нибудь «Лабораторию привидений», и он с некоторым смущением произносит: — Знаешь, я, может, дурак, но мне как-то трудно поверить во многое из того, что у нас сейчас передают как тайное знание. Все эти летающие тарелки, цивилизация в Антарктиде, машина времени, контакты с Чужими… По-моему, кто-то здорово выдаёт желаемое за действительное. Ты, помнится, говорил, что в Аненербе они вовсю баловались наркотой…
Гюнтер, балансируя на камне, встал в величественную позу и припечатал:
— Ты форменный арийский герой, но маловер!.. Погоди, история всё расставит по своим местам…
— Ага, — хмыкнул Вальтер. — Лет через сто. Поживём — увидим.
— Нет, — мотнул головой Гюнтер. — Я верю, что это произойдёт прямо здесь и сейчас!
В бронетранспортёре вдруг ожила рация: «Вышка, Вышка, я — Залив! Ответьте!»
— Вот видишь, если бы…
— Не надо, я понимаю…
— А я не понимаю, — вдруг сказал Вальтер. — Как здесь вообще воевали?! В этих тундрах? Кто шёл? Куда? И главное — зачем?
Гюнтер возмущённо всплеснул руками и отвернулся. Старик невозмутимо ответил:
— Почему-то нам казалось тогда, что мы это знали — зачем. Теперь я уже всё забыл.
По дороге, чётко обозначая каждый шаг, медленно шёл навстречу БТРу высокий человек в распахнутом плаще, в военной форме, с орденской колодкой на груди.
— Обалдеть! — прокричал Гюнтер. — Он что, на параде марширует, что ли?!
— Он просто с трудом ноги переставляет, — объяснил Вальтер. — Протри глаза, он дедулин ровесник.
— Глуши мотор! — громко приказал Фридрих Золлингер и попытался приподняться. Потом проговорил уже тише, но с той же властной уверенностью: — Это ко мне.
— Обалдеть, — повторил Гюнтер.
Идти и даже стоять после дорожной тряски Фридрих категорически не мог. Пришлось доставать коляску. Герр Золлингер досадовал на некстати одолевшую слабость, торопил ребят, грязно ругался по-немецки и, разошедшись, ввернул даже пару русских матюгов. Вальтер аж крякнул от удивления. Вообще-то дедушка славился сдержанностью и решительным неприятием сквернословия.
Старик в русской форме стоял поодаль и ждал.
Вальтер покатил коляску.
На пустой, если не считать бронетранспортёра, дороге, посреди горной тундры с её пёстрыми камнями и разбросанными повсюду озёрами, под рёв ветра, раздувавшего брезентовые полы старого военного плаща, — встреча двух стариков выглядела поистине эпически. Инвалидная коляска и молодые нацисты были определённо лишними. Это понимали все участники. Герр Золлингер смотрел на собеседника снизу вверх и болезненно морщился.
— Группа армий «Север», специальная бригада СС, пятый взвод, рядовой Золлингер, — наконец сказал он. — Хребет Муста-Тунтури, годы с сорок первого по сорок четвёртый.
— Морской пехотинец с миноносца «Звенящий», после гибели корабля рядовой, потом сержант третьего полка шестого взвода Звенигородский, — отозвался старик. — Полуостров Рыбачий, годы те же.
Оба, вне всякого сомнения, поняли друг друга.
Фридрих внимательно осмотрел форму бывшего противника и, тщательно подбирая слова, спросил по-русски:
— Вы после… теперь… есть служить генерал?
— Дослужился, генерал-майор, — кивнул Степан Ильич. — Давно в отставке. Год рождения — одна тысяча девятьсот двадцатый.
— Мы ровесники, — тихо по-немецки сказал Фридрих и сильно, до хруста в суставах пальцев стиснул подлокотники инвалидного кресла.
Вальтер был очень хорошим механиком. Он умел чинить автоматические коробки передач, кто понимает — оценит. Однако и он наконец был вынужден опустить руки. БТР, словно до конца выполнив свою задачу, заводиться и тем более куда-то ехать больше не собирался.
— Я так и знал! — с непонятной восторженностью заявил мистически настроенный Гюнтер.
Вальтер волновался за дедушку.
— Здесь недалеко, — успокоил его Степан Ильич. — Километра четыре. Дорога хорошая.
— Благодаря нам, — язвительно заметил Фридрих.
— Ага, — примирительно кивнул генерал. — Строили-то, конечно, в основном пленные. Но под вашим руководством и по вашему проекту — этого не отнять. Данке шён. До сих пор пользуемся. На Рыбачьем, которого вам так и не удалось понюхать, дороги — швах!
Удивительно, но старики стремительно адаптировались к контакту, полностью исключив из него обоих парней. Степан Ильич всё чаще вставлял в свою речь немецкие слова, а Фридрих даже строил полноценные предложения на русском, правда, без согласования слов. Молодыми людьми подобный разговор воспринимался как абракадабра, но старые вояки, похоже, неплохо понимали друг друга.
— Я есть удивлён. Много остаться как было.
— Военная зона, запрет гражданским, дальний север — кому надо? А лопари и их олени войной не интересуются…
— В Германии сейчас молодёжь имеет новый интерес к делам войны.
— У нас тоже — чёрные следопыты.
— Что есть это?
— Ищут реликвии былых времён, потом продают. Кто на барахолке, кто через Интернет.
— Это есть некрасиво.
— Да уж. Стервятники.
— Мы тоже нашли. Возле бункера. На память. Вальтер, покажи.
Серебристый тюбик. Мазь от комаров.
— О, ваши комары! Это есть просто звери!
— Мы спасались дымом от оленьего дерьма. Следом из рюкзака появился флакон из-под одеколона, сделанный в форме скрипки. Степан Ильич задумчиво повертел его в пальцах. Фридрих Золлингер усмехнулся. У него был очень качественный зубной протез. Не слишком ровный, не слишком юношески-белый — как раз имитирующий сохранившиеся «все свои».
— Мы думали о женщинах, — сказал он.
— Мы тоже думали, но у нас не было одеколона. А задницу подтирали мхом.
— Немцы — цивилизованная нация. Это есть факт. Степан Ильич не стал в стотысячный раз поминать уничтожение культурных ценностей, геноцид и прочие достижения фашистской цивилизации. Он просто пожал плечами: