Он подает мне руку, я опираюсь на нее и встаю. Я испытываю облегчение — и от этого слабость.
— Слава богу! — говорю я. — Слава богу! Но послушайте, — тут я вцепляюсь в его рукав, — у меня ничего нет, мне нечем расплатиться...
— Вы о деньгах? — Он накрывает мою ладонь своей. — Я бы все равно их у вас не взял. Даже не думайте!
— ...Но у меня есть знакомый, который, надеюсь, мне поможет. Отвезете меня к нему?
— Конечно, конечно. Как же иначе? Идемте, смотрите, вот то, что нам нужно.
Он делает шаг к дороге, поднимает руку — извозчик выныривает из потока экипажей и останавливается прямо перед нами. Джентльмен хватается за дверь, открывает ее. Экипаж крытый, внутри темно.
— Осторожней, — говорит он. — Вам помочь? Осторожно, ступенька довольно высоко.
— Слава богу! — снова говорю я, поднимая ногу и ставя ее на подножку. Он тем временем подходит и становится позади.
— Ну и славно, — говорит он. А потом: — Как изящно вы это делаете!
Я так и застыла, одной ногой на ступеньке. Он кладет руку мне на талию.
— Ну же, — говорит он и пытается подтолкнуть меня, чтобы я села в карету.
Я отскакиваю назад.
— В конце концов, — говорю я, — наверное, я могу и сама дойти. Вы только подскажите мне, как добраться.
— Жарко сейчас для прогулок. Вы устали. Садитесь лучше.
А у него твердая рука. Он словно вцепился в меня. Я уворачиваюсь, он не отпускает; минута недолгой борьбы...
— Ну что такое! — говорит он с улыбкой.
— Я передумала.
— Поедемте.
— Пустите меня.
— Что вы так расшумелись? Послушайте меня лучше. Я знаю один дом...
— Дом? Разве я не сказала вам, что мне нужно повидать одного знакомого?
— Ну, думаю, он вам больше обрадуется, если вы сначала умоетесь, перемените чулки и выпьете чаю. Или же — почем знать? — если вы все это проделаете, вы и меня оцените по достоинству. Ну как?
Лицо у него по-прежнему доброе, и говорит он все это с прежней улыбкой, но только при этом берет меня за руку, поглаживает и снова пытается посадить в карету. Теперь борьба развернулась не на шутку. Никто не вмешивается, не пытается нас разнять. Наверное, с дороги, из других экипажей, нас не видать. А мужчины и женщины, идущие по мосту мимо, лишь взглянут и тотчас отвернутся.
Но есть же извозчик! Я кричу ему:
— Вы что, не видите? Тут какая-то ошибка. Этот человек пристает ко мне.
Тогда мужчина отпускает меня. Я прошу извозчика:
— Подвезите меня! Вы не подвезете меня — одну? Я потом заплачу вам, честное слово, когда доедем.
Извозчик спокойно выслушивает меня. Услышав, что у меня нет денег, отворачивается и сплевывает.
— Не платите — не едете, — бурчит он.
А мужчина снова подбирается ко мне.
— Поедемте, — говорит он, только на сей раз без улыбки. — Не надо притворяться. Что вы тут комедию ломаете? Ясно, что вы влипли в историю. Чем вам не понравились чулочки, чай?
Но я все уговариваю извозчика.
— Тогда подскажите мне, — говорю, — куда мне идти? Мне надо на Холиуэлл-стрит. Как мне туда добраться?
Услышав название улицы, он фыркает; презрительно или насмешливо — я не поняла. Но все же указывает кнутом:
— Вон туда идите. — Он указывает куда-то за мост. — А потом на запад, по Флит-стрит.
— Спасибо, — благодарю я его и устремляюсь вперед.
Мужчина нагоняет меня.
— Не трогайте меня! — говорю ему.
— Не ломайтесь.
— Да отстаньте же! — визжу я.
Он останавливается.
— Ну и ступайте! Ломака чертова.
Я иду быстро, насколько хватает сил. Почти бегу. Но потом, некоторое время спустя, извозчик догоняет меня и пытается ехать со мной вровень. Мужчина выглядывает из кареты. У него другое выражение лица.
— Прошу прощения, — говорит он. — Садитесь. Прошу прощения. Пожалуйста, садитесь. Я отведу вас к вашему знакомому, клянусь. — Он показывает мне монету. — Я дам вам это. Садитесь. Не надо вам на Холиуэлл-стрит, там плохие люди, не то что я. Садитесь скорей, я же знаю, что вы леди. Садитесь, я буду любезен с вами...
Так он уговаривает меня чуть не до середины моста, но к этому времени за экипажем выстраивается длинная очередь, и извозчик кричит, что ему надо двигаться, и мужчина откидывается на сиденье и со стуком закрывает окно. Извозчик прибавляет ходу, карета скрывается из виду. Я перевожу дух. Меня всю трясет. Надо бы остановиться, отдохнуть, но нет, сейчас не время. Вот и мост позади, тут дорога выводит на другую улицу, еще более оживленную, чем на южном берегу, но меня тут никто не узнает, хоть на том спасибо. Правда, толпа тут — это что-то невероятное. Но все равно, все равно надо идти вперед, и я протискиваюсь сквозь толпу. Вперед. На запад, как подсказал извозчик.
Улица опять изменила облик. Вдоль нее выстроились здания с выступающими вперед окнами — должно быть, лавки, соображаю я наконец, потому что в них выставлены всякие товары, к ним прикреплены таблички с ценами. Тут хлеб, там лекарства. А вот перчатки. А там туфли и шляпки. Мне бы немножко денег! Я вспоминаю монетку, которой помахивал передо мной мужчина, высовываясь из окна кареты, — надо бы мне тогда схватить ее и убежать! Но что толку теперь вспоминать. Не важно. Иди, не останавливайся. Вот церковь, она разделяет улицу надвое — так устой моста разделяет русло реки на два рукава. Куда дальше — по правому или по левому? Мимо проходит женщина, голова у нее, как и у меня, непокрыта — хватаю ее за рукав и спрашиваю дорогу. Она тычет пальцем и, как все остальные, к кому я обращалась, долго потом стоит и смотрит мне вслед.
Но вот наконец и Холиуэлл-стрит! Но теперь я почему-то сбавляю шаг, меня охватывает сомнение. Разве такой я себе ее представляла? Скорее всего, другой — не такой узкой, не такой кривой и темной. Лондонский день еще в самом разгаре, солнце еще высоко, однако, свернув на Холиуэлл-стрит, я словно шагнула в полумрак. Но, в конце концов, это мне только на руку: не буду выделяться из толпы. Иду дальше. Улица становится все уже. Теперь под ногами лишь пыль, грязь и рытвины. По обеим сторонам от меня — освещенные лавки: перед одной вывешено рядами какое-то рванье, перед соседними навалены кучей сломанные стулья, рамы без картин или витражные стекла, однако чаще всего попадаются книжные лавки. Когда я вижу одну такую, я опять замираю в нерешительности. Я не держала в руках ни одной книги с тех самых пор, как бежала из «Терновника», и вот теперь, вновь увидев их, да еще в таком количестве (они то разложены ровными рядами, титулом вверх, как буханки на подносе, то навалены грудой, рваные, в пятнах, с выцветшими корешками, — с надписью: «2 пенса», «3 пенса», «Этот ящик — 1 шиллинг»), я почему-то разволновалась. Я останавливаюсь и смотрю, как мужчина роется в ящике с книгами без переплетов и достает одну. «Любовная ловушка». Я знаю ее, я столько раз читала ее своему дяде, что выучила чуть не наизусть!