Позднее подали чай, потом прибыли еще родственники — поблагодарить за подарки и попросить, чтобы я им показала свою красивую новую одежду. Мы отправились наверх смотреть мои платья, шляпку с вуалью, пестрые чулки. Разговор снова зашел о молодых людях. Элис, как мне сообщили (удивившись, что я об этом еще не знаю), рассталась с Тони Ривзом из «Варьете» и начала встречаться с молодым работником верфи; он, сказали мне, много выше Тони, но не такой забавный. Фредди, мой прежний кавалер, тоже встречался с другой девушкой и вроде бы собирался на ней жениться… Когда мне снова задали вопрос, есть ли у меня ухажер, я ответила, что нет, но не сразу, и родственники заулыбались. Видим, видим, что есть — настаивали они, и, чтобы они успокоились, я кивнула.
— Был один юноша. Он играл в оркестре на корнете…
Я отвела глаза в сторону, словно мне грустно было о нем вспоминать, и родичи обменялись многозначительными взглядами.
— А что мисс Батлер? У нее точно имеется молодой человек?
— Да, его зовут Уолтер…
Говорить это было неприятно, но меня забавляла мысль, как повеселится Китти, когда я ей об этом расскажу!
Я уже забыла, как рано они ложатся и встают. Родня ушла в десять, еще через полчаса домашние начали зевать. Дейви проводил домой Роду, Элис пожелала всем доброй ночи. Отец встал, потянулся, подошел ко мне и обнял.
— Какая же это радость, Нэнс, что ты снова дома, да еще стала такой красавицей!
Тут матушка впервые за весь день мне улыбнулась, и я поняла, какое это счастье — снова оказаться дома, рядом с ними.
Но радовалась я недолго. Вскоре я тоже простилась на ночь с домашними и наконец осталась вдвоем с Элис в нашей… ее комнате. Элис лежала в кровати, но при свете и с открытыми глазами. Я не стала раздеваться, а замерла, стоя спиной к двери, дожидаясь, пока Элис на меня взглянет.
— Прости за шляпу, — сказала она.
— Не важно.
Я шагнула к стулу у камина и начала расшнуровывать ботинки.
— Зря ты так потратилась, — продолжала она.
Я сморщила нос.
— Да уж.
Выбравшись из ботинок, я откинула их в сторону и взялась за крючки на платье. Элис закрыла глаза, не желая, видимо, продолжать разговор. Я остановилась и посмотрела на нее.
— Ты написала мне ужасное письмо.
— Не желаю больше ни о чем таком говорить. Что я думаю, ты уже знаешь. Мое мнение осталось прежним.
— Мое тоже.
Сильнее дернув крючки, я переступила через упавшее на пол платье и накинула его на спинку стула. Настроена я была сварливо и совсем не устала. В одной из сумок нашла сигареты; когда я зажгла спичку, Элис встрепенулась. Я пожала плечами:
— Еще одна нехорошая привычка, которую я усвоила от Китти. — Таким тоном могла бы говорить какая-нибудь стерва из кордебалета.
Сняв оставшуюся одежду, я натянула через голову ночную рубашку — и тут вспомнила о волосах. Спать с прицепленной к затылку косой было невозможно. Я покосилась на Элис, побледневшую, но не сводившую с меня глаз, вытащила шпильки и высвободила шиньон. Уголком глаза я заметила, что у нее отвалилась челюсть. Я провела пальцами по своим гладким стриженым волосам; от этого движения и от закуренной сигареты мне сделалось удивительно спокойно.
— Не скажешь ведь, что они фальшивые?
Элис села, судорожно сжимая край одеяла.
— Не надо так пугаться, — продолжала я. — Тебе все известно, я рассказывала в письме: я участвую в номере Китти, я больше не костюмер. Я сама теперь выхожу на сцену и делаю то же, что Китти. Пою, танцую…
— Ты писала не так, как пишут правду. Если бы это было правдой, мы бы услышали! Я тебе не верю.
— Можешь верить, можешь не верить, мне все равно.
Элис потрясла головой.
— Пение. Танцы. Как женщина легкого поведения. Невозможно. Нет-нет…
— Да-да.
Чтобы уверить ее, что я не шучу, я приподняла ночную рубашку и легонько прошлась в танце по ковру.
Танец, похоже, испугал ее не меньше, чем волосы. Когда она заговорила, хриплым от подступивших слез голосом, в ее словах прозвучала горечь:
— Выходит, ты на сцене вот так задираешь юбки? При всем честном народе показываешь ноги?
— Юбки? — Я рассмеялась. — Бог с тобой, Элис, я не ношу юбок! Иначе зачем бы обрезать волосы. Я ношу брюки, костюм джентльмена!..
— О! — Элис заплакала. — И это перед толпой посторонних! Какой срам!
— Когда ты смотрела на Китти, тебе нравилось.
— Да ничего хорошего она в жизни не сделала, эта твоя Китти! Увезла тебя, теперь ты чужая. Я ничего о тебе не знаю. Лучше бы ты не уезжала, а если уехала — то не возвращалась бы!
Она легла, натянула на подбородок одеяло и продолжала плакать. Нет, наверное, такой девушки, которую бы не расстроили слезы сестры. Я забралась в постель, и глаза у меня тоже зачесались.
Но когда я оказалась рядом, Элис дернулась.
— Не прикасайся ко мне!
Она переместилась подальше от меня. Сказано это было с таким неподдельным ужасом, что мне пришлось послушаться и оставить Элис на холодном краю постели. Вскоре она перестала трястись и затихла; у меня высохли слезы, разгладилось лицо. Я выключила лампу и молча легла на спину.
Постель постепенно согрелась. Мне захотелось, чтобы Элис повернулась и поговорила со мной. Потом, чтобы на месте Элис была Китти. Потом волей-неволей я представила себе, что сделала бы с Китти, если бы она была здесь. От внезапного острого желания я лишилась сил. Вспомнилось, как я лежала здесь и рисовала себе похожие картины, когда мы с Китти еще ни разу не целовались. И еще как я, не привыкшая делить постель ни с кем, кроме сестры, впервые укладывалась спать на Джиневра-роуд. Мне странно было ощущать рядом плоть Элис, чудилось что-то неправильное в том, чтобы лежать рядом и не целоваться, не погладить…
Внезапно мне пришла мысль: а если я засну, забуду, что рядом не Китти, дотронусь рукой или ногой?..
Я встала, накинула на плечи пальто, закурила еще одну сигарету. Элис не шевелилась.
Я посмотрела на свои часы: половина двенадцатого. Снова стала гадать, что сейчас делает Китти, отправила ей в Стамфорд-Хилл мысленное послание: чем бы она ни была занята, пусть остановится и вспомнит меня, бодрствующую в Уитстейбле.
* * *
После неудачного начала мое пребывание у родных и дальше не ладилось. Приехала я в воскресенье, накануне рабочих дней. В первую ночь я заснула очень поздно, однако утром пробудилась вместе с Элис в половине седьмого и принудила себя встать и позавтракать со всеми в общей комнате. Дальше было непонятно, следует ли мне взять устричный нож и приняться за свои прежние обязанности в кухне — как к этому отнесутся родные и справлюсь ли я вообще с этим занятием. В конце концов я сошла с ними вниз и узнала, что, так или иначе, мои услуги не требуются: на моем месте так же шустро, как я, вскрывала и чистила устрицы другая девушка. Я постояла рядом с ней (она была довольно хорошенькая), несмело орудуя ножом, управилась примерно с дюжиной устриц… Но от холодной воды ломило пальцы, и я предпочла сидеть и наблюдать, потом закрыла глаза, уронила голову на сложенные руки и стала слушать гул ресторанной публики и шипение сковородок…