И на льдинах – мальчишки орущие. И на льдинах – приблудные псы. Языки высунули, жарко под Солнцем, дышат часто, слюна с красных языков на серый, синий лед – кап, кап! Когти торчат из старых лап! Мальчишки вопят: Пасха! Пасха! Золотая сказка!.. Собаки рычат, воют, морды подняв. Это поют так они! Славу Тебе, Боже, по-собачьи – Божью поют!
А на льдине одной – отшельник сидит, горбится, костерок жжет… Руки под костерком старые – греет…
А на льдине другой – над могилкою свежей – девочка плачет…
А на льдине третьей – Господи, баба расставила голые ноги, – рожает…
Господи, Ты ли видишь – на льдинах плывущих, на льдинах, по Реке Твоей Жизни идущих, плывут и гаснут миры, родятся и прощаются с нами миры?!
Миры… Миры плывут… Миры гаснут, как звезды, в сизой, в синей, бирюзовой, ледяной дали…
А по горам, вокруг – избы пряничные, избы, Пасхальной глазурью политые!
А вокруг изб – хороводы, лентами алыми тянутся, лентами синими горы над Волгой обкручивают! Музыка гремит, дудки-жалейки! Гусли-гитары! Гармошки-баяны! Громкие варганы! Пироги-беляши, эй, рукою помаши! – сюда, сюда, сахар-соли слюда… Река свободна ото льда!.. Христо Бог с нами – навсегда!.. Ярко-розовые свадебные платья мариек. Серебряные мониста на черных платьях чувашек. Белые рубахи мордовок, вышитые красной кровью лесною – ягодой-калиной, ягодой-малиной, ягодой – алой жизни сердцевиной… Льды плывут мимо Василя! Вот она, моя Царская Земля! Вот они, мои копченые лещи, мои серебряные язи, – пляши, народ, на руках на блюде Царю Царей – Пасхальный кулич поднеси! Пусть отпробует Христос Бог Пасхального кулича! Пусть возгорится на зеленом холме, как золотая свеча! Это твоя свадьба, это твои синие, изумрудные шелка, это твои звонкие мониста, Весна!
И все с огнями в руках пляшут на бугре! И лица в золоте! И платья в серебре! Монистами звенят! Крики в синеву летят!
А Он один глядит на Магдалину.
И она стоит одна.
И она глядит на Него, на Христа Бога своего, и губы ее дрожат, ищут слово выпустить, – да молчит она.
А бурлаки по берегу бредут! С громкой, огромною песней вдаль и вдаль идут! Расшиву, баржу свою изобильную, обитую лесной, степною, песчаной парчою, тянут-потянут… устанут – на минуту отдохнут, встанут… И лица искривлены у них то ли страданьем, а то ли улыбками… И льды на реке качаются крестьянскими зыбками…
И льдины идут, идут по реке, идут с хрустом, со стоном, с рыданьем, со смехом, с прощальными криками, с колокольными звонами, – а Магдалина стоит, все глядит на Христа, и в широких речных очах у нее – вся любовь, вся бедная синева Мира бездонного.
ГОЛОСА РОДА. СЕРАФИМ
Я слышу голоса.
Это голоса моего рода.
Я слышу голос деда. Я слышу разрывы снарядов.
Я слышу голос войны, и голос пуль, и голоса детей в горящей сельской церкви.
Я слышу голос мертвой матери. Она говорит мне: ты, Борька! Ты хороший парень у меня вырос, но что-то у тебя не так. Что-то не так с тобой.
И я плачу, встаю на колени. И прижимаюсь лицом к ее рукам, к ледяным рукам, что пахнут водкой и дымом, пожарищем пахнут и кислыми щами.
Я слышу голос мертвого отца. Он спит лицом вверх на диване. И во сне размыкает губы и хрипит: Боря, дай мне пить. Дай мне пить, Боря! Воды… чистой воды, ледяной…
Я сломя голову бегу на кухню. Впотьмах шарю, где тут чайник. Где кран! Кран не открою, туго завинчен. Плачу! Ору: папа, я сейчас! Я сейчас…
Я слышу голос бабушки, голубицы моей. Бабушка ведет меня по снегу, по черному льду. Она крепко держит мою руку. Я не вижу ее, но слышу. Я говорю громко, заглушая метель: бабушка, куда мы идем? В музыкальную школу? А она мне отвечает радостно так: во храм! Во храм мы идем, Боречка! Храм – лучшее место на земле! Там ни печалей, ни болезней, ни воздыхания, но жизнь…
Бесконечная, спрашиваю я? Я уже знаю.
И бабушкин радостный голос говорит: бесконечная!.. И обрывается яркая метельная нить. И летит в черноту.
Я слышу голоса сестер. Они на чем свет стоит ругают меня, чехвостят, честят. Я не могу им перечить. Они правы, я не от мира сего.
Сказал Господь: Царство Мое не от мира сего.
Я слышу сей мир! Он орет мне в уши, матерится, хрипит!
Он умоляет: спаси… сохрани… иначе… все пропало…
Я слышу голос Верочки, бедной жены моей. Она плачет громко, навзрыд. Она плачет и кричит: Анночка!.. Анночка!.. Я простудила тебя!.. Заморозила я тебя!.. Я не хотела!.. Прости мне, Боречка, милый!.. Прости мне, доченька моя!.. Прости мне!..
И я обнимаю жену мою, Верочку бедную, и шепчу ей в ухо, прикрытое седою пьяною прядью: да простит тебе Господь, как я тебе прощаю.
Я слышу голос доченьки моей. Веселый, ликующий! Живой и свежий! Смех льется серебряной струей!.. в больничную, смертную белую лоханку… туда, где лежат пустые шприцы и пропитанная спиртом грязная вата… Дочка кричит мне: папичка!.. папичка!.. а когда мы будем есть кашку-трюляляшку?!.. такую вкуснотищу!.. Хочу!.. Хочу!..
И я отвечаю ей, я улыбаюсь, а по улыбке моей течет соленое, горячее: погоди еще немного, родная моя! Сейчас!.. Сейчас…
Я слышу голос Иулианьи. Она ворчит на меня: эка, батюшка, любитель-рыболов!.. а где жа твой улов-ти?.. аль седня рыбка на крючок не попалася?.. А я уж так ухи захотела, так захотела!.. давненько так не захачивала… Где жа твоя Золота Рыба, врун ты эдакай?!..
И я лепечу в жалкое свое оправданье: да сегодня, перед грозой, клева, как назло, не было… никто не брал наживку… и Золотая тоже…
Я слышу голос слепого Пашки Охлопкова. Он выплевывает в меня гадкие, липкие, душные слова. Я задыхаюсь от них. Он мажет меня криком, как липкой черной краской, и я с ужасом думаю: хорошо я не икона, живой мужик отмоется!.. и если так вот – грязной кистью, вонючей – по иконе мазнуть?
К святым грязь не пристанет. А человек и без того грязен.
Грязный, теплый, вонючий, гадкий, грешный человек.
А святой – из грешника – получиться может?!
Пашка, после лютых матюгов, вдруг по-церковному кричит мне: изыди! Изыди, сатано! Изыди из села моего!
И я встаю в грязь пред ним на колени.
Я слышу голос Однозубой Вали. Я слышу голос Юрия Ивановича Гагарина, он хохочет во все горло! Он смеется… надо мной? Ну да, надо мной! Он кричит мне: поп, распоп! Толоконный лоб! Ладно хоть брюхо у нас в Василе не отрастил! А то бы брюхо твое в церковь на телеге возили! Как у них у всех… у попов твоих, хитрованов… Все они в пост отбивные трескают! Черной икрой хлеб мажут! И винишко лакают, и водочку киряют! Так я тебе и поверил, поп, что Бог есть! Если б Он был – он бы вас, обманных попов, всех бы на чистую воду вывел! Дурите народ, прощелыги!..
Я слышу голоса девочек моих на клиросе, они поют: иже Херувимы! Тайно образующе… Нежно, умильно так поют. Чистые ноты выводят. Голоса летят далеко, под купол, а из-под купола – в синее жаркое небо. Я слышу голос врача Бороды: не спасем!.. медицина тут бессильна… Я слышу голос сына моего немого, Никитки: я ия юю!.. Я ия юю!.. И я шепчу ему: и я тебя люблю, сыночек… и я тебя люблю…