— Я приехал к тебе. Ты помнишь меня?..
— Забыла.
Правда. Святая правда. Она забыла всех, кого любила. Она вспомнит их. Не сейчас.
— Ты… настоящий?..
— А тебе это так важно?..
Он поднимает ее с земли на руки. Холодом обжигает ее. Он жжется холодом. Она нюхает его гимнастерку. Ни запаха. Ни пылинки. Зубами рвет пуговицу. Целует его в грудь. Так целуют айсберг. Ее губы примерзают к его ключице, их сводит судорогой.
Он берет ее лицо руками, приближает рот, раскрывает ее губы ледяными губами. Ты де никогда не боялась холода, Ксения. Ты всегда любила мороз, лед, стынь, ночь, колкие зимние звезды. Это зимний человек. Это Зимняя Война. Он не уйдет. Он добьется своего. Позволь ему делать все, что он хочет. Не сопротивляйся. А он хочет, чтобы ты боролась. Горела. Чтобы ты была горячая, живая. Вдунула бы в него огонь. Он устал жить во льду. Он вмерз в толщу льда. Он вмерз в тебя года назад. Его убили, и он так и остался лежать во льду Зимней Войны, вмерзнув в свою любовь. Обними его. Поцелуй его.
Он запустил руку ей под мешок. Нашарил горячий вздымающийся живот. Перевернутую пирамиду темно-золотых волос на живом холме. Его пальцы окунулись в липкую, горячую алость. Он раздвигал ладонью скользкие складки. Сочится влага жизни. Желания. Нежная мякоть. Белый сок. Пласты мягкой, набухшей кровью плоти расходятся под его ладонью. Не умирай. Твои холодные пальцы, ледяные сосульки, сейчас согреются. Согреются и растаяют? Нет. Согреются и станут мной. Моей жизнью. Моим миром.
Он улыбнулся ей, а она — ему.
— Сними мешок, — прошептал. — Ты меня не боишься? Я сам не знаю, кто я. Меня разбудил Взрыв. Я проснулся и вспомнил все. Война не закончилась, я понял. Я втянул носом воздух и почуял тебя. Как зверь. Сколько лет прошло. Ты не боишься?..
Ксения подняла руки, он стянул с нее мешок через голову. Провел ладонью по ее выгнутой голой спине, стирая мелкую горячую испарину, выступившую по хребту. «Ложись сюда, на листья. Тебе не будет холодно». Ее ноги разошлись медленно, как корабли в море. Воронка. Горячий кратер. Красное око урагана. Там, внутри урагана, — спокойствие. Незыблемость. Там спят бабочки и целуются звезды. А вокруг ужас. Безумие. Содрогания бездны. Алые водопады. Судороги, захлестывающие с головой, погружающие в преддверие дородовой ли, загробной ли тьмы.
Какая нежность жить и быть. Вот так. Рука твоя уже не ледяная?.. В тебе уже течет горячая кровь. Я знала, что ты не умер. На земле никто не умирает. Все думают: вот лежит недвижный, остыло тело, раны зияют, в землю закопают, черви съедят. Нет. Неверно все это. Не так. Время остановится. Мир родится из меня. Из жерла моего вулкана.
Одну руку он положил ей на грудь, там, где сердце, другой водил по ее волосам, лбу, по ее подбородку, по ее рту. Гладящим, пылающим наждаком ладони повел вниз. По набрякшей жилами шее. По натруженному плечу. По торчащей доской ключице.
Ксения моя. Ты веришь, что я призрак?
Нет. Ты настоящий.
Отметь меня печатью своею.
И тогда я назову тебя именем твоим.
Рождается звезда. Набухает, растет белый огонь. Мечутся молниями красные сполохи. Он прислоняет потное лицо к мокрому треугольнику любимого золота. Бьются рыбами руки. Бьются белугами лопатки. Бьются белыми кобыльими ляжками ноги.
Крупная дрожь морскими волнами шла по ней. Цунами. Это цунами. Она утонет. Запах моря и сандаловых горящих палочек. Откуда? Она сама — море? Это тайга пахнет морем. Слепая рука ищет и воздухе, шарит, хватает пустоту, перегной, шуршанье листьев, сухие ветви. Таежные шишки под ладонью. Ты со мной. Но ты же умер!
Ты не умрешь никогда.
Крик и шепот стекали с ее губ, откатывались прибоем в тайгу. Я всего лишь простой шоферюга. Солдат с Зимней Войны. А ты девчонка с передовой. Нас убило вместе. Подумаешь. Отдохнули. Поспали в земле, в перегное. А сейчас поспим вместе. Рядом друг с другом. Друг в друге. Жаль, что нельзя вот так уснуть навек. Можно?! И это можно?!.. А как?.. Понял. Что ж, давай попробуем.
Но сказано же тебе было: никогда…
Это мое право, моя воля. Я воевал. И я воюю. Я выйду сквозь войну — в мир, прободав твердую сферу, усыпанную безумными крупными звездами, и выйду наружу в Мире Ином, став тобой, став, наконец, самим собой. Я проеду по тебе, и шины впечатаются в твою грязь, в твой родной суглинок. Моя земля. Моя плоть. Моя кровь. Моя…
— Жизнь моя!
Она вцепилась в его потные, масленые плечи под расстегнутой гимнастеркой, глядя в его глаза невидящими, слепыми глазами. Два обнявшихся человека в ночной тайге, потрясенной Взрывом. Далеко горит лес. Запах гари щекочет ноздри. Ты сошла с ума. Ты тоже. Мы оба сошли с ума. Мы не вернемся больше в мир. Я хочу умереть вот так, с тобой, на тебе, в тебе.
Море! Почему так сильно пахнет морем! Горько! Горечь… Где твой грузовик, шофер? Погрузи меня, забрось в кузов, увези далеко отсюда. Куда иду я? В град Армагеддон. Что я там забыла? Да ничего. Просто я не знаю, как жить на свете. Не умею.
Они ласкали и обнимали друг друга, разбитые, иссеченные осколками Взрыва. Он, как собака, лизал ее мокрое лицо, утирал пот со лба ее волосами. Он был живой и горячий. Он не был мертвецом. Он был человеком.
И он, крепко обняв ее, сказал ей:
Я так рад тебе. А ты?
Я тоже рада, — сказала Ксения, плача.
Они переночевали под раскидистой старой лиственницей, расстелив на сухих иглах его гимнастерку и штаны, укрывшись Ксеньиной дырявой рогожей. Далеко горела тайга. Гарь заполняла ноздри, легкие. Ксеньины косы пропахли дымом. Просыпаясь, она обнимала его и думала: он-то все врал ей, что он умер, а оказался живой.
— Живой… живой… — шептала она, просыпаясь, мечась на сухих красных и желтых монетах.
Под утро ударил мороз. Схватил инеем кору лиственниц и кедров, рельсы, искореженные Взрывом. Пожар приближался, сквозь завесу дыма было ничего не видать, птицы летели прочь от огня и кричали надрывно.
Ксения открыла глаза. Рядом с ней не было никого. Разворошенные листья. Хворост. Подмерзшая земля. Тусклый рассвет. Дым вокруг ее головы. Седые волосы. Она голая. Гимнастерка под ней и чужие солдатские штаны. Даже костра для тепла не пожгли.
Она огляделась. Тишина. Дымная тайга. Стволы, хвоя, птичьи гнезда, сучья. Рядом железная дорога. Ее путь. Проложенный по земле не ею. Она идет след в след. За кем? Кто зовет ее?
Она ощупала гимнастерку, медные пуговицы на ней, змеи швов и заплакала. Опять одна. Она не спрашивала себя, куда он делся. Она боялась прикоснуться горячей мыслью к вечному холоду ночного неба. Поднялась. Потянулась, голая, выгнулась всем телом меж рыжих длинных хвойных стволов навстречу встающему Солнцу. Напялила родимый мешок. Поежилась. Сощурилась. Взяла гимнастерку, отряхнула ее от игл и листьев и накинула себе на плечи. Вместо шубы. Авось согреет в пути.