Пора, пора было Люсьену и Мирей уехать отсюда. Но они ждали, когда освободится квартира в Булонь-Бийанкур, которую им обещала подруга Мирей, а это грозило затянуться на несколько недель. Пока же Мирей затворилась у себя дома, а все ее контакты с внешним миром взвалил на свои плечи Люсьен. Для этого он садился в старенький автомобиль Альбера (как говорится, сапоги покойника ему мозолей не натирали) и отправлялся в Витроль. Но так ли уж ему вольготно в роли счастливого наследника? Время от времени он заходил повидаться с отцом. Мартену казалось, что сын выглядит все более озабоченным, взвинченным и раздраженным.
Однажды поздно вечером, часов около одиннадцати, в пристройке дома Альбера Дютийоля вспыхнуло пламя. Вызванные Люсьеном пожарные, все, как один, добровольцы, прибыли довольно быстро и пустили в ход сразу несколько брандспойтов. Огонь занялся в том самом помещении, где Альбер когда-то строил макет своего кораблика. Пожар расползался вширь, угрожая основным постройкам. Вся деревня сбежалась к дому, надеясь увидеть, как он выгорит целиком, дотла. Подоспев одним из первых, Мартен попытался, как умел, помочь погасить огонь и даже поливал его из пожарного рукава. Люсьен яростно носился в дыму и копоти. Мирей, прижав кулачки ко рту, изо всех сил старалась не заплакать. Прочие стояли неподвижно. Для них пожар оставался просто зрелищем. Некоторые, поднявшись с постели, пришли в домашних халатах, в веревочных тапках на босу ногу. Пламя, взметаясь, бросало отсветы на эти рожи сельских чертей. Поджигатель, несомненно, находился здесь же. Но огонь быстро потушили. Разрушения оказались незначительными, и зеваки расползлись, явно разочарованные.
По оценке жандармов, происшествие не было результатом злого умысла. «Короткое замыкание», — сказали они. Люсьен был иного мнения. Но в участок обращаться не стал. Накануне он получил анонимное послание с вырезанными из газеты словами: «Убирайся, а то не поздоровится». Он показал его отцу. Мартен очень испугался. Кому довериться? В Менар-лё-0 теперь не осталось ни одного симпатичного лица — сплошные рыла. Население, поголовно состоящее из народных мстителей, уверенных, что им все позволено. Откуда ждать очередного удара?
На следующую ночь Мартен трижды вскакивал, разбуженный подозрительным шумом вокруг дома. В его комнате имелось два окна. Одно выходило на юг, там простирались поля, другое, северное, глядело на улицу. Он открыл его, распахнул ставни и пристально оглядел окрестность. Темнота, тишь, неподвижность, что твоя пустыня. Высокая луна освещала новенькую колокольню. Церковь словно только что выросла из земли предков. Время потекло вспять. На дворе стояло средневековье. Снова ложась в постель, Мартен по привычке перекрестился, чтобы заклясть злую судьбу.
На другой день, возвратясь из бистро, куда он забежал покалякать с каменщиками, Мартен поднялся к себе в комнату, где обнаружил сына, роющегося в ящиках письменного стола. Когда отец вошел, Люсьен поспешно выпрямился. Вид у парня был натужно веселый и вместе с тем сконфуженный.
— Что ты тут ищешь? — жестко спросил Мартен.
Люсьен пожал плечами и хихикнул:
— Денежки!
— Мог бы попросить у меня!
— И ты бы дал?
— Это смотря на что! — буркнул Мартен с упреком.
Несколько секунд ему казалось, будто он полностью владеет ситуацией. Мысль, что Люсьен не постеснялся бы умыкнуть ту жалкую сумму на повседневные расходы, которую он хранит в железной коробке, удивила и возмутила его. Захотелось отхлестать мальчишку по щекам. Но рука налилась свинцом. Сердце не выдержало. Он сам открыл жестянку, вытащил три пятисотенные купюры и швырнул на стол.
— Ты этого хотел? — вопросил он голосом, дрожащим от негодования, презрения и слабости.
Люсьен, не отвечая, покачивался, перенося вес тела то на одну ногу, то на другую. Он еще ребенком усвоил такую манеру — покачиваться, переживая трудные минуты. Вдруг он живо напомнил отцу того карапуза, которого Аделина, делая невероятные усилия, чтобы не рассмеяться, отчитывала за то, что он стянул в соседском саду пригоршню слив. Это видение из далекого прошлого так разволновало Мартена, что он смягчился, усомнившись в непогрешимости собственного гнева.
— У тебя неприятности? — робко поинтересовался он.
— Вроде того!
— Какого рода? Фи… финансовые?
— Всякие. Мирей, конечно, может и сама выпутаться. Все так. Но я бы хотел поучаствовать, понимаешь? Хотя бы малость… Это было бы нормально, разве нет?
В общем, Люсьен считал вполне «нормальным» вытягивать у отца его сбережения, чтобы помочь любовнице. Хотя в глазах Мартена подобный ход мысли был нелеп и предосудителен, он, к собственному удивлению, почувствовал, что склонен проявить терпимость. Сын выглядел таким невинным, таким застенчивым, что, будь на месте Мартена Аделина, она бы нашла оправдания для его поступка. Значит, и ему подобает простить сына. Несмотря на самоубийство Альбера и бесстыдство Мирей, несмотря на скандал, взбаламутивший все селение. Пауза затягивалась. Люсьен уже явно полагал, что партия выиграна. И Мартен не страдал оттого, что снова уступает. Чего не вытерпишь, чтобы избежать скандальных сцен?
Главное — не допускать волнения на море, думал он, что угодно, лишь бы не эти волны, плеск и шум. Все должно быть мирно! Его идеал — не бурное море, а тихое озеро, пусть даже затянутое ряской. Неверной рукой он подвинул лежавшие на столе бумажки поближе к сыну. Проворчал как бы с сожалением:
— Ну ладно, если тебе нужны эти деньги…
Люсьен небрежно сунул в карман полторы тысячи франков и вздохнул:
— Я тебе верну их, когда мы снова будем на плаву. А то переезд так дорого стоит!
— Когда рассчитываете уехать?
— Только что Мирей еще раз звонила своей подружке. Обстановка проясняется. Думаю, мы тронемся в середине следующей недели.
— Великолепно! — кивнул Мартен. — Будем надеяться, что за эти несколько дней ничего не случится!
— А что, собственно, может случиться? — откликнулся Люсьен. — Все худшее позади. Надо тебе сказать, у меня прямо гора с плеч свалится, как только мы выкарабкаемся из этой гнусной дыры!
— И мне полегчает! — признался Мартен.
— Тебе тоже надо бы отсюда мотать.
— И куда же?
— Ну, не знаю… Да тебе где угодно будет лучше, чем здесь!
Мартен вздрогнул, будто у самого уха прожужжала пуля.
— Это… это невозможно! — выдохнул он.
— Почему?
— Меня здесь удерживает все: прошлое, друзья, могилы…
— Друзей у тебя больше нет; что до прошлого — чем меньше о нем думаешь, тем дольше протянешь; а настоящие могилы носишь у себя в голове…
— Нет, — замотал головой Мартен. — Никогда… никогда мне отсюда не уехать.
И, вытащив из кошелька три сотенные бумажки, протянул их сыну:
— Возьми… возьми еще. Тебе они понадобятся больше, чем мне.