Капитан дал ей от каюты ключ, и она запиралась изнутри. Никто не смел тревожить ее. Качка усиливалась, море неистовствовало, ее рвало в ночной горшок, и по приказанью капитана ей на подносе принесли тонко нарезанный лимон с сахаром. На подносе, рядом с лимонными кусочками, лежала записка от капитана: «Погрызите, Ваше Высочество. Лимон пойдет Вам на пользу».
Она усмехнулась одним углом рта, взяла с подноса, что держал, изогнувшись в шутейном поклоне, рыжий скуластый матрос в шапочке с помпончиком, кислую дольку, отправила себе в рот. Неужели капитан и впрямь верит ее бреду. Она и сама себе уже не верит.
Тело Золотого Шлема хотели бросить в море, завязав в мешок; не бросили. Завалили кусками льда, опустили в железный ящик в холодном трюмовом отсеке. Он был пришелец, гражданин другой страны. Какой? Воюющей?.. Никто не знал. Стася ночами украдкой спускалась в пахнущий мазутом, скользкий трюм, осторожно ступая по стальным грязным листам пола, покрытым пупырышками. Она подходила к железному ящику, где лежал Золотой Шлем. Трогала ладонью черное железо. Он сказал ей: «Я в тебя влюбился». Он только сказал ей это. Только сказал.
Осторожный капитан не вступал в перестрелку с военными кораблями, и эсминец прибыл в Лондон благополучно, не подранком. Стасю, одетую по новейшей английской моде — капитан распорядился купить ей все самое красивое и добротное в лучшем дамском магазине Лондона — выгрузили на причал для военных кораблей, и она стояла, запрокинув голову, придерживая у подбородка пуховый шарфик, и ждала, пока по трапу спустятся ее благодетели. Лондон встретил их дымами и мрачным, рваным в клочья небом. Она осматривалась затравленно. Это отчизна ее родни, английских королей. Ох, никто ей здесь не поверит. И капитан тайком над ней смеялся. Он и сейчас смеется. О, она знает цену обнаженным в широкой, до ушей, улыбке, белым, до блеска начищенным мятной пастой «Манифик» зубам.
Берег Темзы, и она стоит одна. Она услала всех надоед. Английский капитан, не удивляйся. Она хочет остаться одна на берегу английской реки. Подумать о том, откуда она прыгнула сюда. Господа, здесь не бомбят?.. Ну и славно.
Она стояла одна, и вода плескалась у ее ног. Мальчишки удили рыбу. Как у нас в России. Мой отец был братом английского короля. Король не верит до сих пор, что Папу и Маму убили. Сколько ты будешь здесь стоять? А сколько понадобится. Пока не упаду. Не умру, не сдохну. Тут, на берегу, от голода и ветра, от любопытных взглядов.
Капитан не уехал. Он обманул ее. Он попрощался с ней, а сам сел в черный лимузин неподалеку от причала, так, чтобы видеть странную светлоглазую девушку из Сибири, столь бойко и грациозно говорящую по-английски. Если честно, то до конца он не верил ей. Хотя фотографии убитых Царя и Царицы и Царских детей обошли все английские газеты.
И он пропустил миг. Автомобиль, как заполошный, вылетел из-за угла булошной, крутанул колесами на вираже. Два человека выскочили из авто, налетели на девушку, одиноко и печально глядевшую на игру серой прозрачной речной воды, скрутили ей за спиной руки. Втиснули в машину. Все было делом нескольких бедных секунд. Капитан эсминца успел запомнить лишь жалко, из-под юбки, задранные ножки в модельных, с опушкой, сапожках, мелькнувшие в сыром лондонском вечернем воздухе, когда девушку грубо заталкивали внутрь стальной повозки.
— Я Авессалом. Я армагеддонец. Понятно?!
Он отнял от ее глаз наждачную ладонь, снял жесткую клешню с шеи. Он ее задушил и ослепил, а теперь из блевотной темени машины глядел на нее блестящими, как елочные игрушки, чуть вытаращенными глазами.
Шофер молчал, крутил руль, дышал дымом курева в ветровое стекло.
— Кто вы?.. — Ее трясло. Ее дрожь передалась ему. Он тоже по-звериному, мелко и жадно, задрожал.
— Мы?.. Сумасшедшие, как и ты. — Белки глаз сине, хищно сверкнули. — Только не повторяй нам байку про Царскую Семью. От этого занудства уже с души воротит. Насмотрелась Европа самозванцев и самозванок. Я все знаю. Тебя бросили сначала за решетку… потом на зимнюю каторгу, на Острова. Ты держалась там молодцом. Хвалю. — Он передохнул, неожиданно ласково погладил ее по плечу, облаченному в бобровую, спасибо капитану, шубку. — Тебя есть за что похвалить. И на Войне ты успела побывать. Тебя ведь везут из Северной Сибири?..
— Откуда вы…
— От верблюда. Знаешь, у нас в Армагеддоне есть такой мужик по имени Рифмадиссо. Нищий. Слоняется везде, всюду… спит на площадях, под быками мостов, ест что ни попадя, из мусорниц, сердоболки подают; его в Армагеддоне все знают, а он знает тайны мира. — Машина набирала ход. Шофер плюнул сигарету в щель меж стеклами. Зыркнул в их сторону, осклабился. — Что ржешь, конь?.. да, Рифмадиссо Великий Юродивый Армагеддона; да, он знает такие тайны!.. закачаешься. Он — посвященный. Я — тоже. Со мной прошу поосторожнее. Я вооружен и дико опасен. Я тоже знаю, что не политики и полководцы вершат судьбы мира… Раздевайся!
Он заорал так, что, казалось, лопнула кожаная обивка внутри авто. Стася закрыла глаза и откинулась спиной на сиденье.
— Развяжите мне руки, Авессалом, — тихо попросила она. — Развяжите мне руки.
Он вынул из кармана нож, выщелкнул лезвие, разрезал бельевую веревку. Стася вытянула вперед руки, положила на колени, обернула светящееся во тьме лицо к Авессалому.
— Этот Рифмадиссо… раскосый?..
— Есть, есть на роже легкая раскосинка. Брехали, что в нем течет монгольская кровь. Это он предсказал Зимнюю Войну. Влез однажды ночью в газон на самом главном проспекте Армагеддона, упал на колени в грязь, перебирал четки, молился, кричал: «Танки пойдут!.. Самолеты полетят!.. Царя убьют!..» Месяц спустя убили твоего отца, Анастасия.
— Вы… верите мне?!..
— Не вижу повода, чтобы не верить. Однако есть последняя проверка. Снимай свое роскошное платье! Здесь темно, тебя никто не видит. Я добрый. Я не насилую чужих девочек и Царских дочерей. Мне не твоя п…а нужна. Камень сюда! Тот, что у тебя на животе!
Она съежилась. Закрыла живот руками, будто мать, охраняющая плод от ударов, от побоев. На Островах так женщины закрывали беременные животы.
— Камень не отдам! Он никогда ваш не будет! Это сапфир русских Царей! Меня убейте — тогда хватайте!
— Ого, а звереныш-то с норовом. — Он ощерился, сцепил одной огромной рукой оба ее тоненьких запястья. Она забилась. Так осетры, когда их вылавливал в Бахте охотник Мишель, граф Тарковский, бились об енисейский лед. — Еще чего, тебя убивать. Ты нам все подобру-поздорову отдашь. Сама. Когда узнаешь кое-что. Рифмадиссо — единокровный брат одного монгольского спятившего полководца. В полководца выстрелили, он сошел с ума, он растерял свое войско, и началась Зимняя Война. Он сам это предсказал. А Рифмадиссо, за тысячу миль от него, повторил. Война закончится, если Третий Глаз Дангма будет возвращен на свое законное место. В сердцевину золотого лба Золотой Головы. Иначе… — он облизнул вмиг высохшие губы, — будет битва. Последяя битва. Последний великий бой. И мы все — слышишь, дура, все!.. — сгорим в его пламени. И Христос не придет, чтобы нас спасти. Он никогда не придет, слышишь?! И ты будешь виновата в этом! Дура! Судьбы мира не в руках генералов! Не в руках исступленных, восставших народов! Время делает один большой виток! Оборот вокруг оси! Оно идет своим ходом! Как зверь Китоврас! Ты слышишь! Скидай одежку, дура! Раздевайся!