Капитан сам оказался протестантом, последователем Социна, и посему, понятно, иезуитов не жалует. «Видно, — предположил тогда усатый вольнодумец, — отцы-иезуиты решили не выпускать нас из виду и в далекой схизматской Московии, однако вполне может и так случиться, почему-то я это предчувствую, что о грехах наших и о прегрешениях некому будет донести». Державный юноша сочувственно с ним переглянулся, однако промолчал. Поход только начался, еще не вся польская помощь поступила, и превращать печальное предчувствие капитана в действительность сейчас было бы неосмотрительно. Да, чтобы добиться поддержки папы римского, он принял католичество сам и пообещал ввести католицизм в Московском государстве. Однако теперь, перейдя границу, от своего католичества он будет возмущенно и с клятвами открещиваться, а об обещании папе и не заикнется — ведь не самоубийца же он, в самом-то деле! Если пан Cорочинский поймет это вовремя и догадается сбежать — скатертью дорожка. А нет, так придется шепнуть о нем Михалке Молчанову.
Вот и вырисовалась еще одна тема для беседы с «короткополым» иезуитом: возможна ли добродетельная тайная служба? А в том, что и народному царю, чудесно спасшемуся от ножей убийц всеобщему любимцу, без опричников никак не обойтись, у некрасивого юноши давно нет сомнений. Поэтому именно так и надлежит спрашивать: «Возможен ли, святой отец, хотя бы in abstracto Малюта Муратов, исполняющий десять заповедей Христовых? Ибо батюшка мой, вечная ему память, царь и великий князь всея Руси Иоанн Васильевич, во иноцех Иона, сей грозный самодержец, сумевший навести ужас на своих неправедных подданных, он ведь тоже над этим задумывался. Ибо разве можно иначе объяснить, что устроил он в Александровской слободе опричный монастырь, где сам был игуменом, Малюта — звонарем, а опричники — монахами? Днем убивали, пытали, насиловали, пировали, а ночью — замаливали свои грехи».
Как ни удивительно, но и Борис Годунов, несомненно, крепко задумывался над тем, как построить свою тайную службу. Ведь сделал ее поистине тайной, незримой как бы: вроде и нет ее, а по действиям своим существует. К примеру, стоит кому-то начать обличать Борисовы порядки, хоть бы и юродивый был, для того же царя Иоанна Васильевича особа неприкосновенная, такой покричит-покричит, да и исчезнет неведомо куда. Впрочем, теперь, когда началась настоящая борьба, придется этим ребятам вынырнуть на поверхность, а тогда ужо посмотрим, чего она стоит, Борискина тайная служба.
И хоть до конца войны предстояло еще пуд соли съесть, загадочный юноша уже предвидел, как именно она закончится. Он подведет свое войско под стены царствующего града Москвы, вот как сегодня под маленький Путивль, москвичи взбунтуются и сбросят Бориску. Доносят ему, что Бориска пополняет запасами и грузит своим добром корабли флотилии, построенной покойным отцом, царем Иоанном Васильевичем, то ли в Вологде, то ли в Архангельске для бегства, в случае необходимости, в Аглицкое королевство. Будто бы такой договор был в прежние лета подписан: королева аглицкая девица Елизавета имеет право схорониться в Московском государстве, а русский царь — в ее королевстве. Бориска будто бы сей договор обновил, не пожалев на то московского золота. Что ж, успеет уплыть от бунтующего народа — скатертью дорожка! А если не успеет или будет за золотой трон цепляться, вот тут-то понадобится Михалка Молчанов с его заплечных дел мастерами, чтобы бунтующий народ тайно возглавить и к дворцу подвести, чтобы подсказать, как со злым цариком и его семейством поступить. Что?
— О! Государ! Государ! — залепетали под холмом. Рассудительный юноша встретился взглядом с капитаном, а тот радостно оскалил свои прекрасные белые зубы.
И в самом деле, есть ведь чему радоваться! На башне Киевских ворот появились люди, размахивающие своим оружием и какими-то стягами, а сами ворота распахнулись, и из них высыпала толпа. До ушей некрасивого юноши донесся ликующий рев. Теперь уже и его войско под городом принялось подбрасывать оружие в воздух и орать.
— Путивльский гарнизон не сдался, а присоединился к твоему величеству, с чем и позволь тебя поздравить! — заявил капитан на своем изысканном польском и снова отсалютовал ему палашом.
Державный юноша сухо кивнул в ответ (я, дескать, не слабоумный же и сам догадался), снова всмотрелся в происходящее под путивльскими стенами.
Там из ворот выехала телега, окруженная всадниками. Толпа то смыкалась, то размыкалась вокруг нее, потом в направлении холмика, где под знаменем маячил на своем Дьябле державный юноша, двинулась самочинно сложившаяся процессия. Он перестал беспокоиться, когда, прищурившись, рассмотрел во главе ее, рядом с московскими, невысоких воинских чинов людьми, своего клеврета Молчанова. Тут и его собственное войско снялось с места и, оставив пушки, а возле них жиденькую охрану, точно так же, нестройными толпами, устремилось к холму.
За спиной у некрасивого юноши лязгало железо и звонко ржали кони. Это усатый капитан Сошальский выстраивал красиво стражу. А юноша-полководец, выпрямив до невозможности спину и подбоченившись, всматривался в подъезжавших к нему московских воинских людей. Да, конечно, кто же спорит, одеты в нелепые с точки зрения европейского модника длинные шубы, все как на подбор заросли бородами, и не видно, чтобы и волосы у них принято было подстригать; лица скорее простоватые, чем умные; оружие имеют разномастное, подобранное как Бог на душу положит; конные на лошадках небольших, мохнатых, вроде татарских, да и сидят по-татарски: колени подняты чуть ли не к подбородку; многие с луками; у стрельцов в одинаковых лазоревых кафтанах и шапках того же сукна пищали на плечах устаревшие, дедовские. Ну и что? Когда сойдутся вместе в большое войско да еще получат доброго воеводу, расторопного и смелого, тех же поляков смогут если не шапками закидать, то потрепать весьма прилично, чему в истории бывали и примеры. И вообще, может быть, лично ему и хотелось бы править Французским королевством, однако если таких подданных изволил даровать ему Бог, то нижайший поклон Господу и за них.
Позади него протрубила короткая труба, похожая на охотничий рожок, — и толпа путивлян остановилась, не дойдя до холма нескольких саженей. Приметливый юноша поглядел по сторонам: роты и курени его войска обтекали холмик сзади, смыкаясь за его спиною. Да, прав тот мудрец, что считает мир театром, а людей в нем ничтожными актерами. Сейчас, когда подмостки готовы, а зрители наполнили балаган, приходится начинать представление. Некрасивый юноша безотчетным движением взялся обеими руками за шлем, потянул кверху, снял его (толпа перед ним ахнула) и скосился налево и за спину: там было место его оруженосца, пана Шмыдла, которому сейчас надлежало принять у него железное ведро. Однако джура-шляхтич ехал в обозе, потому что второй день маялся животом.
Тогда находчивый юноша поставил шлем перед собою на луку седла и, придерживая левой рукою, указательным пальцем правой ткнул в московита из первого ряда, глазевшего на него с каким-то даже восторгом.
— Эй, дядя, закрой рот, а то ворона залетит! — и, переждав, пока толпа отсмеется, передавая его слова в задние ряды, осведомился: — А кто ты, дядя, есть таков?
— Путивльский сын боярский Коротай Ермолин, сын Шишкин, по росписи состою при затинной пищали у Глуховских ворот, — бойко оттарабанил тот, выпучив глаза уже за пределы возможного.