Фюрер как раз собирался подняться в сад, где Артур Аксманн выстроил для него делегацию специально отобранных юнцов из «Гитлерюгенд». Послушать бравые речи верноподданной молодежи он взял с собой Геринга, Гиммлера и Геббельса. Пока он обходил строй юных героев, Грегори подошел к Коллеру и спросил, какие в бункере новости. Генерал печально покачал головой:
— Соберется он на новую штаб-квартиру или останется здесь, никто пока ничего не знает. До сих пор он еще окончательно не решил. Но после приема должно состояться совещание, на котором он собирается объявить свое решение.
Возвратившись из сада, фюрер принял Деница, Кейтеля и Йодля, каждому из них выделив по нескольку минут частной беседы, затем были построены шпалерами все остальные, и он от каждого из присутствующих выслушал поздравление и каждому пожал руку. Когда церемония поздравлений была завершена, он с избранными придворными пошел в конференц-зал. К общему удивлению, совещание закончилось очень быстро, и вскоре присутствовавшие узнали, о чем там шла речь. Геринг, Гиммлер, Геббельс, Риббентроп, Борман, Дениц и Кейтель были единодушны, призывая фюрера переехать из Берлина в Баварию, однако, он заявил, что останется в столице, по крайней мере, еще на какое-то время.
Только самые фанатичные из ближайшего окружения Гитлера — Борман, Бургдорф, Граубер, Кристиан, Штумпфеггер и некоторые другие — проявляли умеренный энтузиазм по поводу этого необычного дня рождения и вечеринки, с ним связанной. Риббентроп, с осунувшимся от озабоченности лицом с набрякшими мешками под глазами, презираемый и ненавидимый всеми, стоял в стороне, являя собой фигуру полного отчаяния. Геринг, которого теперь тоже ненавидели за неудачу «Люфтваффе», человек-гора, посверкивая драгоценностями и наградами, выказывал полное пренебрежение к общему мнению придворных и накачивался шампанским, время от времени что-то говоря несчастному Коллеру или фон Белову, стоявшим рядом с ним.
Через некоторое время, проходя мимо Грегори, рейхсмаршал заметил:
— Ну все, с меня хватит, я уезжаю. Вы, конечно, остаетесь, чтобы делать все, что в ваших силах. Коллер будет ежедневно приезжать из новой штаб-квартиры, в случае необходимости вы можете связаться со мной через него. Мне нет нужды напоминать вам, чтобы вы позаботились о нашей общей знакомой и сделали для нее все, на что способны, чтобы уберечь от превратностей войны. Могу лишь только надеяться, что через несколько дней вы оба приедете в Мюнхен.
Празднество вскоре сошло на нет. Гиммлер, Риббентроп, Дениц — все попрощались с фюрером и присоединились к великому переселению из германской столицы. Либо на юг, либо на север потянулись длинные вереницы грузовиков, эвакуировавших все, до единого министерства по всем дорогам, еще доступным для проезда из превращенного в руины города.
Грегори пошел к маленькому домику Геринга. Электричество уже несколько дней было отключено, горячей воды тоже не было, но при свечах они с Эрикой кое-как перекусили в окружении бесценной мебели Людовика XV.
На следующий день в бункере снова состоялось многочисленное совещание. Потом Гитлер пожелал прогуляться с Грегори. Фюрера было не узнать, он прямо-таки лучился энтузиазмом, неожиданно уверовав в то, что он защитит и спасет Берлин.
— Мое чутье никогда меня еще не подводило, — заявил он. — Я был против того, чтобы уходить из Восточной Пруссии, но Кейтель уговорил меня. И вот вам результат: Восточная Пруссия потеряна для нас. Но в Берлине я останусь, и пока я здесь, город не будет сдан.
Переведя дыхание, он продолжил:
— Я придумал новый, план. Завтра на рассвете генерал Штейнер предпримет мощное наступление. Это не какой-то армейский мужлан, а обергруппенфюрер СС, и уж он-то меня не предаст. Кроме того, я позаботился о предосторожности. Это будет массированная атака на русских, и я отдал приказ, чтобы любого офицера, который не поведет своих солдат в психическую атаку, через пять часов отдадут под трибунал и расстреляют. Я говорил и с Коллером о его жалких потугах злосчастного «Люфтваффе» и пообещал ему, что он заплатит мне головой, если в бой не вступят все исправные боевые машины.
Полчаса Грегори молча выслушивал неистовые угрозы и похвальбу маньяка, пока тот не выдохся. И уже когда Гитлер собрался возвратиться обратно в бункер, ему наконец удалось вставить в это словоизвержение несколько слов:
— Мой фюрер, — сказал он. — Когда вы берете на себя личное руководство боевыми действиями, в успехе операции сомневаться не приходится. Если новое наступление все же окажется не совсем успешным, то в том не ваша вина — поверьте. Если это произойдет, то знайте, что такова воля властителей Вселенной, которые решают, в какую ипостась нам дано воплотиться при новом перевоплощении и каковы пределы каждой из наших жизней, которые не могут превозмочь и нарушить никакие силы на Земле. И неуспех — по моему глубочайшему убеждению — может быть ясным указанием на то, что эти силы вступают в противоречие с промедлением, пускай, и незначительным, пускай всего на каких-то несколько месяцев, по отношению к тем срокам, за которые вы должны подготовить себя к новой роли, роли вождя и спасителя обитателей Марса.
Когда Грегори заговорил о возможном провале грядущего наступления, он разыгрывал беспроигрышную карту. Все в бункере — и Кейтель, и Кребс, и Йодль, и Бургдорф — все знали, что две трети тех частей, которые должны быть брошены в психическую атаку, уже больше не существуют в природе, и все равно, месмерическая власть фюрера и их страх перед ним были так сильны, что никто не осмелился в открытую сказать об этом безумному тирану.
На следующее утро, 22 апреля, в бункер начали поступать самые противоречивые сведения. В некоторых докладах говорилось, что атака началась спешно, в других же — что «Люфтваффе» не подняла в воздух ни одного самолета. К трем часам дня еще не было известно ничего определенного, но постепенно русские передовые танковые части прорвали фронт и ворвались на северные окраины Берлина.
И тогда в бункере разразилась настоящая буря. Грегори, фон Белов, Граубер, Хойгль и все, кто был, слышали, как фюрер изрыгал потоки проклятий и обвинений, обрушиваясь на всех своих военачальников. Он визжал, кричал, орал и вопил так, как если бы его подвергали самым страшным пыткам в застенках гестапо. Все его предали, подлость и измена были повсеместными. Армия всегда славилась трусами. В «Люфтваффе» надо всех перестрелять поголовно. А вот теперь его предали даже эсэсовцы. Кругом — куда ни глянь — везде предательство, коррупция, ложь и измена. Все, это уже конец. Больше он терпеть не намерен. Третий Рейх доказал свою нежизнеспособность, и ему не остается ничего другого, как умереть.
Это заявление повергло всю его придворную клику в глубокое изумление. Но он, кажется, не блефовал, а говорил на полном серьезе, поскольку когда немного успокоился, то продолжал уверенно твердить, что решил не уезжать на юг. Кто хочет, может бежать с тонущего корабля, а он встретит свой конец в Берлине. Через некоторое время фюрер вызвал Геббельса и приказал, чтобы передали по радио объявление о том, что он будет удерживать Берлин до последнего солдата и намеревается сам погибнуть при защите.