Новый Хрофт отогнал мысли о доме и вызвал в памяти заросший лесом берег, где стоял лагерь Рунгерд. Вызвал таким, каким запомнил в тот последний миг, когда послал Слейпнира в затягивающийся портал. Потрепанные нападением левиафанов драконы. Голубой парус с символом Девчонки — красный круг солнца и летящая цапля. Песчаная коса, к которой с одной стороны мысом подступал лес. Поле, усеянное телами воинов. Между ними черные груды — трупы зофаров и морских монстров. Поваленные катапульты со следами меча и огня.
Хрофт взмахнул мечом, и нарисованная его памятью картина открылась на том конце хода, пролегшего в Межреальности из одного мира в другой.
И Хрофт искренне порадовался тому, что оказался прав. Их здесь не ждали. Волшебницу, видимо, разъярил их побег. Катапульты были сломаны, разбиты, изрублены широкими клинками зофаров. Один из драконов уже не стоило даже пытаться вернуть в строй. Ведомые гневом хозяйки, слуги развоплощенной попытались разрушить лагерь. В домах были сорваны двери. Всюду валялись инструменты мастеров, переломленные в ярости луки и копья.
Бесплотная волшебница сочла, что они ускользнули, и выместила злость на брошенной лесной деревушке мятежников. Видимо, и те, кто гнался за ними по всем мирам, не ждали, что Хрофт решится вернуть скудные остатки воинства Девчонки туда, откуда им пришлось бежать. Серое смертоносное облако растаяло. Поляна и лес были молчаливы и безлюдны, только несколько десятков ворон важно расхаживали между мертвецами, выбирая себе добычу. Рунгерд, едва сдерживая слезы, бросила в птиц горсть камней, но вороны, сперва испугавшиеся, совсем недолго покружили над полем и снова опустились, не желая покидать столь пышной трапезы.
Велунд удержал Руни, когда та попыталась бросить в птиц новую горсть камней. Мертвое поле заставляло сердце сжиматься от боли, печали и неистребимого, как крылатые падальщики, чувства вины. Но главное: теперь у оставшихся в живых было время. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы передохнуть и попытаться защититься от тех, кто, Хрофт не сомневался, придет сюда вновь — закончить начатое.
Их было слишком мало. Из летунов остались лишь двое. Рунгерд и худощавый невысокий юноша, почти мальчик, раненный в правый бок. Отряд Рихвина насчитывал теперь не более тридцати человек и альвов. К ним присоединились оставшиеся мастера. Тридцать семь. С трудом превозмогающий боль от раны Диркрист и двое потрепанных, но державшихся с неизменным достоинством магов уже осматривались, думая, как лучше выстроить магическую защиту. С ними было сорок. Сорок первым шел Хрофт. Родитель Ратей, который понял, что теперь просто не может уйти.
День или два, и все будет кончено. Единственное, что может спасти эту горстку отчаянных, — счастливый случай. Или если их сильный и страшный противник решит, что расправился с армией Девчонки и теперь дерзкая выскочка не опасна.
Возможно, останься их на одного меньше, так и должно было произойти. Только сорок. Но сорок первым был он — бог Один. И такого противника никто в здравом уме не станет сбрасывать со счетов.
Видимо, подобные мысли пришли в голову не только Отцу Дружин.
Забота о раненых, перевязки потребовали времени. Как и поиски пищи для пусть и небольшого, но проведшего сутки без еды и питья в беспрерывной гонке между мирами и сражениях с разномастными врагами отряда. Хрофт не принимал во всем этом участия. Заняться хозяйством могли и смертные. Он предпочел сделать то, что было под силу только богу. И едва успел возвратиться, устроить Слейпнира в полуразрушенном руками зофаров стойле и войти в дом, как в дверном проеме, в котором уже не было двери, появились две фигуры. Велунд и Рунгерд.
Девушка зябко куталась в плащ, позволив полукровке заговорить первому.
— Ты должен уйти, Отец Дружин, — без лишних слов начал тот и замолчал, может, выбирая слова, а может — ожидая немедленной кары за то, что уже сказал. Но Хрофт остался молчалив и неподвижен. Единственное, что он позволил себе, — бросить быстрый взгляд на девушку, ясно говоривший: ты взяла на себя ответственность за всех этих людей, когда верила в победу, неужели теперь спрячешься за спину своего альвского Учителя?
Рунгерд не стала прятаться. Хотя для того, чтобы сказать то, что она собиралась выговорить сейчас, требовалось не меньше смелости, чем тогда, в хижине посреди Живых скал, когда она отказалась говорить с Одином, требуя возвращения Старого Хрофта.
Сейчас он сидел перед ней на широком топчане, единственном уцелевшем из всей грубой мебели. Огромный, словно давным-давно вырубленный неизвестным скульптором из драгоценного золотисто-коричневого камня, пугающий, но уже не страшный. Грива седых волос, в которой видны слипшиеся от чужой крови пряди. Глаза смотрят, кажется, прямо в душу и читают в ней, как в открытой книге. Бог, сильный и мудрый, бог, единственный из тех богов, что знала Руни, который прислушивался к голосу смертных, который прислушался к ней, пришел ответить на ее молитву, сидел перед ней и ждал, что она сама скажет то, что изменит многое.
— Я прошу тебя, Великий Один, — проговорила она, называя его тем именем, против которого раньше так восставала, — прости меня за то, что я сделала. Прости за то, что втянула тебя, Владыка Асгарда, во все это. И… я прошу тебя уйти.
Озноб бил ее измученное битвой и многими междумирными переходами тело. Голова горела, и мысли путались, не давая ей сосредоточиться и выбрать нужные слова. А выбрать было необходимо. Потому что она больше не увидит его. Ни Одина, ни Хрофта. И больше не будет шанса попросить прощения, что-то изменить, сказать иначе. Слова должны быть такими, чтобы он понял, почему она вынуждена их произнести.
— Я… в ответе за тех, кто служит мне, кто отдал мне свой меч, доверил свою судьбу. И, хотя ты часто называл меня глупой, я понимаю, что моя битва проиграна. Моей армии больше нет. И те, кто остался, не переживут еще одного боя. Но я знаю, если я скажу им, что они вольны идти, куда им вздумается, почти все останутся. Не из-за меня. Из-за тебя, Родитель Ратей. Они пойдут в любую битву с улыбкой, потому что с ними бог. Они готовы умереть, сражаясь рядом с тобой. Поэтому я прошу тебя, уйди, чтобы они жили. Я признаю, что совершила ошибку, за которую мои люди заплатили жизнью. И я желаю спасти тех, кто остался.
— А как же твоя цель? Заставить богов вспомнить о смертных? — бесцветным голосом просил Хрофт, и Руни захотелось разрыдаться, но она не могла позволить себе слабость.
— И здесь я ошибалась. Хедин забыл о нас, он слишком занят Упорядоченным. Но есть тот, кто всегда приходил на помощь смертным. Ты, Один, Отец Дружин. Ты пришел на помощь мне и моим людям, хотя я не была достойна этого. Ты не покарал меня за дерзость. И я не знаю, чем смогу отплатить тебе за все. Но сейчас я прошу тебя о последней помощи — уйди.
Давящая боль в груди казалась почти невыносимой. Руни слышала, как срывается ее голос, чувствовала, как дрожат руки и губы. Она потянулась за сумкой, в которой лежала Свеча его жизни. Вынула замотанную в холстину Свечу и протянула ему на раскрытой ладони. Но Хрофт, казалось, не торопился заставить девушку отдать то, за что совсем недавно едва не убил.