Я, не сдержавшись, скрипнул зубами. Стан внимательно посмотрел на меня и легонько похлопал по плечу.
— Утешать — занятие безнадежное, — сказал он, — но я как-то уже говорил тебе: прими и смирись, потому что ничего изменить нельзя. И не терзай себя, ты ни в чем…
— Я слишком долго копался, — перебил я его. — Я мог бы успеть, я должен был успеть! А я оказался нерасторопным и никудышным… Я обязан был успеть!
— Лео, перестань! Ты ведь отлично знаешь, что не все в этом случае зависело от тебя. И вообще всегда происходит так, как должно было произойти. Кстати, Вергилий того же мнения. Возможно, это и банально, но верно. Не терзайся. Нам туда не попасть.
— Все правильно, Стан, — безучастно сказал я. — На твоем месте я бы говорит то же самое. Только от этого не легче.
Стан засунул руку в карман куртки, вытащил квантер и, покачав оружие на ладони, посмотрел на меня:
— Попробуем?
Я взглядом смерил расстояние до кроваво-траурного пятна, скрывающего жерло воронки, и пожал плечами:
— Вряд ли это поможет. Да и последствия неизвестны.
— Нельзя узнать вкус вина, не сделав глоток, — заявил Стан и решительно вскинул квантер. — Давай, Лео, — дуэтом!
Поколебавшись, я отцепил от пояса квантер. Мы собирались совершить очень безрассудный поступок, но я знал, что до конца дней своих буду корить себя за то, что не использовал все возможности… даже если никакая это и не возможность.
Два луча, одновременно вырвавшись из наших квантеров, понеслись к застывшему мрачному пятну. Вонзились в него и, повинуясь движениям наших рук, начали кромсать, скрещиваясь и перемещаясь в разных направлениях. Пятно вспыхнуло ярко-зеленым чистым светом, стало разбухать, разрастаясь гигантским кустом, — и внутри у меня похолодело.
— Прекрати стрельбу! — бросил я Стану, опуская оружие.
В полной тишине шевелился зеленый куст — и вдруг опал, съежился и растворился все в том же багрово-черном мраке. Переглянувшись, мы со Станом опять открыли огонь.
— Давай, давай, — сквозь зубы приговаривал Стан. — Ну же, ну!
На мгновение мелькнул внизу изумрудный отблеск — и пропал. Лучи квантеров продолжали гулять по пятну, но оно оставалось без изменений.
— Все, — сказал я, вновь опуская квантер. — Бесполезно.
— Но ведь какая-то реакция все же была, — ответил Стан, удрученно разглядывая оружие. — А если бы попробовать долбануть эф-пушкой?
— У нас нет эф-пушки. Мы бессильны, Стан…
Ох, как горько было у меня на душе…
Стан, опустив голову, сосредоточенно и угрюмо тер рукавом ствол квантера.
«Может быть и действительно мы не в силах изменить то, что происходит в мире, — обреченно подумал я. — Все предначертано, и то, что кажется нам случайностью, на самом деле вовсе не случайность: просто именно так и должно было произойти, именно так, а не иначе… Что если и впрямь мы, и не только мы, но и весь мир, всего лишь написанная кем-то книга?.. Не заменить ни одного слова, не переставить ни одной буквы… И все попытки наши хоть что-нибудь изменить тоже записаны в книге… И даже если ты не будешь совершать никаких поступков — и это предусмотрено книгой…»
Но я не собирался до скончания времен сидеть на этом унылом склоне. Пусть даже все мои действия описаны в книге, но я не читаю книгу — я действую!
— Давай обойдем воронку и попробуем найти проход вниз, — предложил я. — Ты в ту сторону, я в эту.
Стан молча поднял голову. Он знал, что никакого прохода, конечно же, нет. И я тоже это знал.
— Пошли, — сказан Стан и встал. — Только не пробуй больше прорываться вниз, если придавит. Могу и не вытащить. Если что — сигналь квантером.
— Ты тоже.
Я пошел в том же направлении, куда до этого мы двигались вместе со Станом, а Стан зашагал в противоположную сторону. Оглянувшись, я увидел, как он вытягивает руку и как рука его бессильно падает, словно кто-то резко дергает невидимую веревку, привязанную к запястью. Я тоже отставил руку и чуть не упал: с такой силой ее потянуло вниз. Сделав десяток шагов, я приспособился, определил границу зоны повышенной тяжести и шел теперь вплотную к контуру гравитационной могилы, ощущая его кончиками пальцев, распухших от прилившей крови, и не делая резких движений, чтобы не свалиться за опасную черту. Продвижение вперед было медленным, но теперь вряд ли имело смысл куда-то спешить… Время от времени я оборачивался и видел неясную в багровой пелене удаляющуюся фигуру Стана; он тоже теперь шел с отставленной в сторону рукой, словно ощупывал невидимую стену.
Я знал, что все это совершенно напрасно и не стоит питать никаких иллюзий, но должен был пройти этот путь. Я ни о чем не думал, я заставил себя полностью сосредоточиться на своем занятии — так было чуть легче, хотя сердце продолжало ныть, мое тренированное, абсолютно здоровое сердце, способное биться без устали еще десятки и десятки лет…
Я делал шаг за шагом под мрачным небом инореальности, и внезапно осознал, что в голове моей звучат слова, монотонные слова, холодные слова… Они складывались в рифмованные строки, и непонятно было, рождаются ли они во мне прямо сейчас или же безжизненными распухшими тушами всплывают из неведомых глубин памяти. Все мое существо заполнял угрюмый ритм, и я не в силах был отвязаться от этого ритма, от этой размеренно текущей мертвой воды, поднимающейся все выше и выше…
«Забвенья мертвая река… Ты — глубока… В воде твоей нет отражений — одни лишь тени… Изгиб руки… излом бровей — и тихий стон… И — вечный сон…
Спускаются к тебе… идут, все глубже погружаясь, бессловесной вереницей… Унылы лица… Сомкнуты ресницы… Бредут — по грудь, по горло… Тонут… Тонут… И тихо опускаются на дно, в глубокий омут… Никто не выплывет… Никто на берег не вернется… Все — безымянны… Плачь, кричи, моли — никто не отзовется…
Река забвенья, как ты глубока… Мы все к тебе придем, кто раньше, кто — поздней… Прошелестев, опали листья беззаботных дней… и с каждым шагом струи холодней, и — все больней… То плакала душа последним плачем… прощаясь навсегда… с мирами разноцветными за краем горизонта… там, за унылым спуском… за холмами… где беззаботно кружат хоровод года… где мы любили… нас любили… где звали нас по имени… То плакала душа, прощаясь навсегда… Ты — глубока, забвения река…
«Как вас зовут?.. Скажите, кем вы были?..» Неуловимый стон… И — вечный сон…
Мы лежим, рукой прикасаясь у руке… но нам все равно — кто с нами рядом… Мы — безымянны… Мы одинаковы и бессловесны… А вокруг все ложатся и ложатся на дно новые… новые… унылые и забытые… И никто не знает их имени… и не узнает никогда… Никогда…
Золотое солнце раз за разом встает над миром… и раз за разом уходит… И наступает вечер… Так было и так будет еще очень и очень много лет… А вереница не иссякает… и постоянно будут погружаться в воды реки забвенья… люди, чьи имена неизвестны… чьи имена забыты… чьи имена не вспомнятся никогда…