Неизвестный бежал по пещере, стараясь остаться неслышным, сдерживая, сколько было сил, дыхание.
Хрипатый побежал за ним — срабатывал и инстинкт преследования, обострившийся в полузвериной жизни заключенного, и острое желание понять — что же это или кто же убегает от него, мягко топоча по дну пещеры?!
Ну вот… Хрипатый бежал уже почти возле этого незнакомого, когда он вдруг рванулся в сторону, прижался к стене, затаился. Но хоть и затаился, Хрипатый хорошо знал, где он, этот неизвестный, старавшийся дышать потише.
— Тебя все равно слышно… Ты кто? — тихо спросил Хрипатый, и неизвестный, издав какой-то жалкий писк, кинулся бежать по коридору, теперь уже в обратном направлении. Хрипатый опять побежал, он и хотел, и боялся догнать этого.
— Ох! — неизвестный упал, сильно ударившись всем телом о пол и о стену пещеры.
Теперь он лежал, тихо шипя от боли, а Хрипатый стоял прямо над ним. Время было познакомиться, и Хрипатый потянул из кармана свечку со спичками. Ну слава Богу, человек, только замученный, запуганный какой-то. Взгляд затравленный, пытается как будто вжаться в камень.
— Ты кто?! — Безумные глаза уставились в лицо Хрипатому, дрожащие руки вцепились в рукава бушлата.
Тут Хрипатый и узнал его — пожилой «политический» Фура из шестого сводного отряда.
— Да Хрипатый я… Что, не узнал?
Так же дико смотрел Фура, тяжело переводя дыхание.
— Много их тут… — наконец произнес он, облизнув пересохшие губы. Голос у Фуры оказался куда ниже, чем ожидал Хрипатый по его убогому сложению. — Везде ходют, ищут…
Какое-то время они смотрели друг на друга в дрожащем мареве трещавшей свечки.
— Много… — повторил Фура опять. — Везде они ходют…
— Да кто ходит-то? Наши ходят? Или другие?
Фура вздрогнул, как-то отодвинулся от Хрипатого.
— Ходют… — очень тихо произнес, на самом пределе слышимости. И, вдруг присев, бочком отскользнул подальше от Хрипатого, встал на ноги уже метрах в двух и продолжал идти все в сторону и в сторону, перебирая по стене руками, удаляясь за пределы пятна света.
— Куда ты, Фура? Пропадешь…
Фура не ответил, вдруг опять припустил со всех ног, удаляясь по коридору куда-то в глубь, в толщу горы. Звуки бегущего все замирали вдали и никак не могли затихнуть, все будили пещерное эхо. Эхо металось в причудливых узостях, сходило на отвратительное бормотание и хихиканье, на удивленье неприятное. Постепенно затихало и оно. Что же так напугало Фуру, что?! Или Фура свихнулся от страха? Тогда что же он видел такое, чтобы свихнуться с ума?
Хрипатый снова брел и брел совсем один; он не смог бы сказать, через какой промежуток времени услышал еще какой-то непонятный звук. Все начиналось с бормотанья и хихиканья, но он уже знал — это эхо, и что за ним — ну совершенно непонятно. Стараясь ступать потише, он приближался к источнику звука, пока не стало слышно хорошо. Совсем близко, метрах в тридцати — сорока, кто-то тяжело дышал с сопением, присвистом, стонами. Судорожно дышал и хрипел в темноте… Хотелось бы понять — а для чего? Или почему? Человек там или не человек?! Стоп, не уподобляйся Фуре!
Идя на звук, Хрипатый встал совсем близко, метра за два от стонущего и хрипящего. Внутренне напрягшись, быстро чиркнул спичкой. В ее свете на полу стал хорошо виден человек — рослый, бородатый, умирающий. Мученически запрокинув голову, человек делал ногами одинаковые движения, словно бы отталкивался от чего-то. В лагерях всегда полно чахоточных, а этот, судя по всему, умирал от чего-то подобного. Бежал, надорвал измученную грудь? Кто знает… Хрипатый помнил это лицо, но не мог вспомнить ни клички, ни отряда, а статьи, других деталей, скорее всего, и не знал.
— Эй!
Никакой реакции.
— Эй! Воды хочешь?
У Хрипатого не было воды, ему нужно было только проверить, слышит его незнакомец или нет. Незнакомец не слышал Хрипатого, и уже не кашель, уже только хрип шел из легких. Помочь ему Хрипатый не мог уже решительно ничем. Постоял в темноте, привык, двинулся дальше, и хрипение и стоны сменились сопением и бормотанием, потом — все тем же отвратительным хихиканьем. И стихли во тьме коридоров.
Хрипатый сам не мог бы сказать, зачем он старается идти потише. Как будто никто не угрожал ему, не подстерегал там, где коридоры расходились и сходились, образуя повороты и углы. Пещера была местом чужим, вот в чем дело. А в чужом месте, где тебя не ждут, и где царят свои законы, не очень понятные пришельцу, лучше бы себя не обнаруживать. Хрипатому комфортнее было идти тихо, стараться оставаться незаметным.
Он не мог бы сказать, сколько прошел. По тому, как ломило ноги — уже много. Тянулись коридоры — такие похожие везде, что становилось жутко — неужели он шел по одному и тому же месту или все время возвращался?! Присев на отвалившуюся от стенки глыбу, Хрипатый съел одну из паек — чужую, травленную кровью того, задавленного вагонеткой, запил водой из бутылька. Ныли ноги, тянуло ко сну. Наверное, наверху наступил уже вечер, тело просило покоя.
С трудом Хрипатый плелся дальше, чувствуя, как холод все сильнее проникает под бушлат. Холод был не как зимой, когда струйка морозного воздуха протекает под пальто, и сразу становится ясно, как холодно снаружи. Тут холод был несильный, вкрадчивый, обволакивавший постепенно. К такому холоду легко привыкнуть, перестать его замечать, а потом вдруг оказывается, что он давно проник под одежду, что пальцы и суставы не сгибаются, ног ниже колен не чувствуешь, а из носу течет, и все сильнее. Хрипатый шел, понимая — с холодом можно бороться только движением, но сил начинало не хватать, и он понимал — будет хуже.
Ворчание и плеск никак не могло издавать ничто иное, как вода, и Хрипатый пошел на звук воды. Как ни странно, но там был еще и свет. Серое, неясное, переходило в то, что Хрипатому казалось едва ли не дневным сиянием. Отблески света прыгали на стенах пещеры, на потолке, отбрасывали пляшущие тени. Люди что-то делали на берегу ручейка, в свете свечки, приспособленной на выступе стены. Хрипатый долго не мог понять, что делают эти двое, потом разглядел наконец и стал тихо-тихо отступать обратно в темноту: двое деловито потрошили, разделяли на части третьего, клали куски возле воды.
Еще через какой-то срок Хрипатый обнаружил труп. Просто труп неизвестного в черном бушлате, лица которого не видно: труп лежал лицом вниз. Человек шел, шел и свалился, занеся ногу для шага.
Вскоре Хрипатый поел второй раз, оставив какую-то жалкую часть пайки. Он сам понимал, что эта крошка хлеба не спасет его от смерти. Тем более не голод больше всего мучил Хрипатого, не он должен был его убить, а холод в сочетании с усталостью. Не сытое состояние зека не позволяет быть особенно выносливым. Нет вовремя еды, хотя бы нищенской пайки, и уже нет энергии, нет сил, нет никакой возможности работать или идти куда-то без еды и отдыха, как работают и ходят вольные люди в нормальном мире.