Но Рик, кажется, не заметил никакой перемены, продолжала сверлить его взглядом.
— В чем дело? — нахмурился он.
— Я… в общем, ни в какой сейф я Библию не положу, это уж точно. Слишком она ценна для меня. — Я подняла ее со стола и прижала к груди.
К счастью, Рик назавтра уезжал в Германию. Возникшая между нами трещина была настолько непривычна, что требовалось какое-то время побыть одной. Hе догадываясь о моем смятении, он поцеловал меня на прощание. «Интересно, — подумала я, — неужели я настолько же слепа к его внутренней жизни, как он к моей?»
Была среда, и мне не терпелось пойти в прибрежное кафе и посидеть с Жаном Полем. Разум взял верх над сердцем: я понимала, что лучше немного выждать. Я и дождалась, пока, по моим соображениями он наверняка погрузился в чтение газеты в кафе, и только тогда отправилась по обычным своим домашним делам. Перспектива случайной встречи на улице, где полно людей, следящих за каждым твоим шагом, меня, естественно, не привлекала. Играть этот спектакль на глазах публики у меня не было никакого желания. По дороге к площади мне во всех подробностях вспомнился рассказ Жана Поля о городке и о том, что он обо мне думает; я с трудом подавила соблазн немедленно повернуть назад и уединиться в тишине дома, может, даже ставни закрыть.
Все же я заставила себя продолжить путь. Я купила «Herald Tribune» и «Le Monde», киоскерша оказалась чрезвычайно любезна, никаких косых взглядов на меня не бросала, даже сказала что-то насчет погоды. Судя по всему, ее не интересует моя стиральная машина, ставни и платье без рукавов.
Но настоящее испытание — madame. Я решительно направилась в boulangerie.
— Bonjour, madame, — пропела я с порога.
Она говорила с кем-то из покупателей и слегка нахмурилась. Я осмотрелась и столкнулась лицом к лицу с Жаном Полем. Он скрыл удивление, но недостаточно быстро, чтобы оно ускользнуло от madame, которая адресовала нам торжествующе-злобную улыбку.
«О Боже, — подумала я, — с меня хватит, всему должен быть конец».
— Bonjour, monsieur, — весело приветствовала я Жана Поля.
— Bonjour, madame. — У него не дрогнула ни одна черта, но в в голосе прозвучало явное удивление.
Я повернулась к madame:
— Двадцать ваших чудесных пирожков с луком, пожалуйста. Я от них просто без ума. Ем на завтрак, на обед, на ужин.
— Двадцать с луком, — повторила madame, от изумления забыв закрыть рот.
— Да, пожалуйста.
Madame щелкнула челюстями, сжала губы до того плотно, что они просто исчезли, и, не отрывая от меня глаз, потянулась куда-то назад за бумажным пакетом. Я услышала, как Жан Поль негромко откашлялся. Дождавшись, пока madame начнет упаковывать пирожки, я кинула на него взгляд. Он смотрел куда-то в угол, где был выставлен миндаль в сахаре. Губы его были плотно сжаты, большим и указательным пальцами он пощипывал щетину. Я с улыбкой оглянулась на madame. Она выпрямилась за прилавком и завернула верхний край пакета.
— Всего пятнадцать, — прошипела она, злобно поглядывая на меня.
— Какая жалость. Придется заглянуть в pâtisserie, [51] может, у них найдется.
Я подозревала, что упоминание pвtisserie придется madame не по душе — на ее, дамы, торгующей серьезными хлебными продуктами, вкус, pвtisserie предлагает слишком легкомысленный выбор. И не ошиблась: глаза ее расширились, она затрясла головой и почти задохнулась от возмущения.
— У них вообще нет пирожков с луком! — воскликнула она. — Во всем городе я одна ими торгую!
— Да? Тогда, может быть, в Intermarché? [52]
Жан Поль издал сдавленный звук, a madame едва не выронила из рук пакет. Я совершила страшный грех, сослалась на главного врага и самую страшную угрозу, с какой только приходится сталкиваться madame и ее делу, — супермаркет на окраине, у которого нет истории, нет достоинства, нет вида. Словом, нечто вроде меня. Я улыбнулась и спросила:
— Сколько с меня?
Ответила madame не сразу, похоже, ей требовал ос присесть и прийти в себя. Воспользовавшись этим моментом, Жан Поль негромко проговорил: «Au revoir, madame» — и вышел.
Я мгновенно утратила интерес к дальнейшей борьбе и кротко протянула затребованные 150 франков. Это все, что у меня было в кармане, но дело того стоило.
У выхода меня поджидал Жан Поль.
— Оказывается, вы злючка, Элла Турнье, — проворчал он по-французски.
— Пирожок хотите? — Мы дружно рассмеялись. — Я думала, нам не стоит встречаться на людях. А тут, — я обвела рукой площадь, — очень много людей.
— Да, но мне надо с вами поговорить по делу. Вы внимательно посмотрели Библию?
— Еще не успела. А вот вы хоть когда-нибудь передышку делаете? Или даже не спите?
— Много сна мне никогда не требовалось, — улыбнулся Жан Поль. — Приходите завтра в библиотеку, да Библию не забудьте. Я обнаружил кое-что интересное, касающееся вашей семьи.
Библия была необычного формата, длинная и узкая. Но не слишком тяжелая, держать ее в руках было удобно. Кожа на коричневом переплете сильно вытерлась и потрескалась, в нескольких местах насекомые проделали крохотные дырки. Задняя обложка почернела и наполовину выгорела, но на передней сохранился замысловатый рисунок, представляющий собой сплетение линий, листьев, точек, выполненных в золоте. На корешке вились золотые цветы, а внутри, на обрезе страниц, к тому же рисунку добавлялись молот и булава.
Я прочитала первые строки Бытия: «Au commencement, Diev créa le ciel et la terre». [53] Текст был набран в две колонки, четким шрифтом, и, при всей необычности написания слов, я понимала этот французский — то, что от него осталось. В конце книга выгорела, а посредине страницы потрескались так, что почти ничего не разберешь.
У «Безумца Джо» Матильда и месье Журден затеяли длинный спор — время от времени в него вступал и Жан Поль — о происхождении этого экземпляра Библии. Кое-что из сказанного я уловила, но немного, ибо месье Журдена мешал понимать его акцент, а Матильду — стремительный темп речи. И вообще французский понимать труднее, когда обращаются не прямо к тебе. Если я не ошибаюсь, все сошлись на том, что это издани увидело свет в Женеве и переведено на французский, возможно, неким Лефевром де Этаплем. На этой версии с особенным пылом настаивал месье Журден.
— А кто это, собственно, такой? — неуверенно осведомилась я.
— La Rousse желает знать, кто такой Лефевр, — захихикал месье Журден, покачивая головой.