Можно круто подняться, Коля, – говорит голос.
Привези мне чемодан и мы тебя не забудем, – говорит голос.
Речь товарища старшего патриарха сопровождается картинками беженцев, покидающих Кишинев, разрывами ракет в районах города… Телевизионные картинки с буквами CNN, BBC, ОРТ, И. ТД. Сваленная Эйфелева башня, пылающий Монмартр… Разрывы снарядом на статуе Свободы… Тауэр и башня Биг-Бен – почему-то в неприкосновенности… разрушенный мост через Влтаву в Праге… Разрушенная Великая Китайская Стена… Реки, вышедшие из берегов… Тонущий Лос-Анджелес… Взлетевший на воздух Кремль… Отъезд камеры. Это все наблюдает на своем айфоне отец Николай, пробиваясь к зданию кишиневского цирка среди потока автомобилей и беженцев. Дым. Отец Николай кашляет. Говорит:
Кремль… – говорит он растерянно.
Суки блядь, как же так товарищ патриа… – говорит он.
Да, пендосам и русне больше всех досталось! – говорит собеседник.
Товарищ патриарх, а почему вы их русне… ы разве не…? – говорит отец Николай.
Нет, сынок, мы византийцы, мы не русские, – говорит собеседник.
Они нам заместо среды обитания нужны были… – говорит он.
Так что третий Рим с нашей стороны был оммаж, – говорит он.
Конт дё фе, сказка, си ву компрене сё кё жё вё ву дир, – говорит он, гнусавя, как граф Лев Толстой («чудесные предания, если вы понимаете, что я хочу сказать» – прим. сценариста голосом подстрочного переводчика французских пассажей Л. Толстого в романе «Война и мир».)
Москва-то Москва, да впереди еще Петушки, – говорит он.
Москва была транзит, – говорит он.
Так сказать, не конечный пункт маршрута, – говорит он.
А вот Петушки, которые мы всем блядь устроим, – говорит он.
Запетушим на хуй пидаров, – говорит он.
Пиздец котятам, – говорит он.
Папа, сука, с муллой будут пятки мне чесать, – говорит он.
Прямо посреди иерусалимского храма, – говорит он.
Как интеллигенты ебанные, когда я по 78-й мотал, – говорит он.
Вот такой блядь код да винчи сынок, – говорит он.
Главное ЧЕМОДАН, сынок, – говорит он.
Отец Николай, шатаясь, переступает через трупы, толкает кого-то, пробивается к цирку. Пустырь, дым. Кто-то падает, сраженный осколком, фонтан крови орошает лицо отца Николая. Он становится на четвереньки и его долго и страшно – потому что нечем, – рвет. Он тупо глядит на пол, утирает рот и каждый раз, когда замечает свою слюну на рукаве, снова начинает блевать.
Айфон снова говорит:
Да и хуй с ней с Третьей мировой, сынок, – говорит голос.
Дело-то сынок не в войне, – говорит он.
Политика шмалитика, заговор правительств-хуительств, – говорит он.
Это все первый уровень доступа для всех лохов, – говорит он.
Низшая блядь масонская ложа, – говорит он.
А мы, ведущие представители трех мировых религий, – говорит он.
Мы – следующий круг, для Более посвященных, – говорит он.
А пидарасы все эти…. – говорит голос с отвращением.
Болтуны ебучие… – говорит он.
…саркози-шмакази путины-муютины обамы-шмабамы… – говорит он.
Это все сынок Круги На Воде, – говорит он.
А вот мы… – говорит он.
Мы уже не крепость, но цитадель, – говорит он.
Не скорлупа, но яйцо, не белок, но желток, – говорит он.
Так сказать, не белый, но красный пояс по карате, – говорит он.
И их руками мы и боремся и кажется… – говорит голос.
Мы всех упиздячили, малыш, с чемоданчиком, – говорит голос.
Завтра выступаем, так что уже можно и просветить тебя, – говорит он.
Раз уж стараешься… – говорит он.
Стараешься? – говорит он.
Рад стараться!!! – говорит отец Николай.
Ну, конец связи, малыш, – говорит голос.
Спустя два с половиной часа ждем тебя у посольства, – говорит голос.
Ты кстати где шаришься? – говорит голос.
У цирка я, пробиваюсь… – говорит отец Николай.
Хорошо, – удовлетворенно говорит голос.
Отец Николай отключает связь, глядит внимательно на айфон… бходит кругом цирк, моргает, экран то и дело застилает дым. Видит клетку, в которой сидит шимпанзе. Рядом сидит грустный старик в гимнастерке, перед ним костер, котелок.
Все бегут Вардик, – говорит обезьяне старик.
А мы сидим, – говорит он.
Все умрут, – говорит он.
А я останусь, – говорит он.
Обезьяна, оскалив зубы, трясет клетку. Старик не обращает на нее ни малейшего внимания, говорит:
Сиди сиди примат ебанный, – говорит он.
Вся моя жизнь сломал, – говорит он.
Курица украл, – говорит он.
Хуила волосатая, – говорит он.
Оскал обезьяны. Взвизг осколка. Старик, не обращая внимания, наклоняется над котелком, смотрит. Крупно – пара картофелин на дне. На кипящую воду падает тень. Старик поднимает голову, и видит перед собой отца Григория с автоматом. Смотрит на священника, моргая.
Клетка, – говорит отец Григорий.
Старик-армянин смотрит, не понимая.
Проще застрелить, чем объяснить, – говорит отец Григорий.
Вай ара, что я тебе такой сде… – говорит старик.
Падает лицом в бурлящий котелок, на лопатках расползается красное пятно. Сучит ногами несколько секунд, потом затихает. Обезьяна смотрит внимательно на священника. Они оба в черном, но отец Григорий, безусловно, более продвинулся по лестнице эволюции. Поэтому молчание нарушает первым именно он.
Вот так, горилла, – говорит он.
Сдвигает клетку, опрокинув ее набок – шимпанзе негодующе верещит, стучит по решетке – и разбрасывает ветки на месте небольшой ямки. Торжествующе поднимает чемодан. Потом, недоуменно глядя в небо, падает, половина головы снесена выстрелом…
Мы видим, что за ним стоит отец Николай.
Общий план цирка. На его фоне фигурка человека, двух трупов, и перевернутой клетки с шимпанзе выглядят такими, какие они есть в самом деле. Ничтожно малыми.
Колонны беженцев, взрывы, дым.
Никто не обращает на происходящее у цирка внимание.
Снова отец Николай. У него в руках автомат и чемодан с деньгами. Уходит было… потом вдруг резко останавливается. Стреляет в замок клетки. Тот падает, сломанный. Отец Николай бросает в шимпанзе айфон, животное радостно, – как хипстер, прождавший ночь на открытии магазина с новыми моделями, – хватает устройство, удовлетворенно ухает.